Ант Скаландис - Братья Стругацкие Страница 55

— Так. И вы уходите в зоопарк?

— При чём здесь зоопарк? Мы начинаем чинить вычислитель. Чиним до утра.

— Ну, а потом?

— А потом кончаются будни, и начинается сплошной праздник. У всех глаза на лоб, и у всех одно на уме: вот сейчас всё застопорится, и начинай думать сначала» («Попытка к бегству»).

Конечно, это не двадцать второй век — это конец 1950-х и начало 1960-х в Пулкове.

Что ещё важно не забыть, рассказывая об этом периоде? Каким было международное положение? Да, это важно. Для кого-то. Но Борис и в школе, и в университете был бесконечно далёк от политики, она его совершенно не интересовала, ну, просто не было худшего наказания для него, чем взять в руки газету и читать первые полосы… И вообще, тогдашние студенты почти все были такими — аполитичными. Если и говорили о политике, то только со смехом. Это был ещё один пример классического оруэлловского «двоемыслия». Они могли подсмеиваться над политическими лидерами, над их походкой, выговором или дурацким пенсне, — и в тоже время готовы были умереть за них, если понадобится. Ибо лидеры олицетворяли Идею. Типичное отношение холопа к своему барину. Холоп может смеяться над барином у себя в холопьей избе и перемывать ему косточки, но когда дойдёт до дела, он за барина встанет стеной: возьмет вилы, топор и будет колоть, рубить, и жизнь свою отдаст за барина… Точно так же, как любого холопа, высокая политика интересовала их чрезвычайно мало. И это было связано не то чтобы с недостатком информации — информации как раз было навалом, политикой пичкали и в школе, и в университете, она непрерывным потоком текла из радиоприемников и газет… Но — никакой разноголосицы! Вот в чём был фокус. Великая сила — тоталитарная идеология.

Как иллюстрацию к этой патологической аполитичности верного сталинца вспоминает БН замечательную историю о том, как он поступал в аспирантуру (заметьте, это уже 1955 год):

«Я сдавал экзамен по марксизму-ленинизму (всего экзаменов полагалось три). Теорию знал блистательно, ответил так, что от зубов отскакивало, всё было чудесно, экзаменаторы очень довольны… Но вдруг одному из них пришло в голову задать вопрос, который касался политики — текущей политики. Я уже не помню, какой был первый вопрос. Но что-то я, видимо, не так сказал, потому что мне задали второй — крайне лёгкий, по их мнению: „Скажите, пожалуйста, кто у нас первый секретарь ЦК КПСС?“ Ответ мой полностью характеризует моё тогдашнее знание политической ситуации.

— Ну, там их несколько, — сказал я. — Один из них, например, Микоян…

— Ах, там их несколько! — сказали мне. — А кто же ещё?

— Ну, Ворошилов, по-моему, один из них, — ответил я.

— Так, так… — сказали мне.

Потом был задан ещё какой-то вопрос, на который я ответил примерно в том же духе, после чего один из экзаменаторов заявил: „Ну, знаете, товарищи, я просто не знаю, что и сказать“. Меня попросили выйти, я с ужасным предчувствием вышел и думал, что вообще всё завалил. Но всё-таки они поставили мне трояк — я получил первую тройку в своей студенческой жизни…»

Аркадий был другим, совсем другим. Во-первых, он был старше. Во-вторых, военное образование и военная среда, в-третьих, он читал на английском и на японском — какая-никакая, а уже разноголосица…

Но сейчас речь ни о нём. А впрочем, в завершение этой главы, как раз и о нём тоже.

Со свойственной ему скромностью БН весьма однобоко описывает ситуацию 1955 года — года фактического начала их совместной работы, иными словами года рождения писателя АБС:

«Если бы не фантастическая энергия АН, если бы не отчаянное его стремление выбиться, прорваться, стать — никогда бы не было братьев Стругацких. Ибо я был в те поры инертен, склонен к философичности и равнодушен к успехам в чём бы то ни было, кроме, может быть, астрономии, которой, впрочем, тоже особенно не горел. От кого-то (вполне может быть, что от АНа) услышал я в ранней молодости древнюю поговорку. „Лучше идти, чем бежать; лучше стоять, чем идти; лучше сидеть, чем стоять; лучше лежать, чем сидеть; лучше спать, чем лежать…“ — и она привела меня в неописуемый восторг. (Правда, последнего звена этой восхитительной цепочки: „…лучше умереть, чем спать“, я, по молодости лет, разумеется, во внимание никак не принимал.) АН же был в те поры напорист, невероятно трудоспособен и трудолюбив и никакой на свете работы не боялся. Наверное, после армии этот штатский мир казался ему вместилищем неограниченных свобод и невероятных возможностей».

Всё это, безусловно, истинная правда, но… только одна её половина. А вторая половина заключалась в том, что если бы не удивительный интеллект БНа, если бы не его организованность и чёткость мышления, если бы не умение его из любого непричёсанного текста АНа сделать в итоге маленький шедевр, если бы, наконец, не общий талант братьев и не их фантастическое взаимопонимание, именно к этому моменту достигшее своей критической массы — вот тогда бы точно не было такого писателя, как Братья Стругацкие.

Характерно то, что в начале 1950-х и даже в 1955-м Борис ещё не понимает, до какой степени он необходим брату (быть может, потому и спустя годы несправедливо оценивает собственную роль в тандеме), а вот Аркадий, если и не осознаёт полностью, то уж чувствует безошибочно — без брата ему никуда.

В октябре 1952-го, в очередной размечтая о долгожданной встрече, он пишет:

«Дорогой мой Бэмби!

Есть очень многое, что хотелось бы рассказать тебе, но придётся отложить до встречи. Пока скажу, что насобачился стрелять из пистолета неплохо, и за тридцать метров противник от меня не уйдёт. Остальное потом, когда будем разговаривать. Как я мечтаю об этом времени! А до него ещё 700 дней. Впрочем, может быть, увидимся раньше. Боря, заклинаю тебя, береги маму. Ты, сосунок, не знаешь, что она значит для нас, но клянусь чем угодно, я тебе никогда в жизни не прощу, если с ней что-либо случится. Господи, как я вас обоих люблю, если бы вы только знали. Это, вероятно, еврейская кровь. Помнишь, у Куприна в „Гамбринусе“ Сашка говорит: „Что поделаешь, мы, евреи, любим родственников“. Впрочем, это всё сантименты».

Думаю, ни при чём тут еврейская кровь, равно как и еврейские традиции, которых вовсе не было в их семье. Мама есть мама, тем более, когда отец погиб. А с братом — случай отдельный. Это же совершенно особенная любовь — любовь к будущему соавтору, к своей творческой половине, без которой — ну просто никуда!

Глава седьмая

СТРАНА БАГРОВЫХ ЗНАМЁН

«С этим романом в советскую литературу вступили крупные, известные сейчас далеко за пределами нашей страны писатели».