Борис Могилевский - Мечников Страница 55

«…На станции уже застал дебаты о причине ошибки: Гамалея думает, будто Бардах привил вторую вакцину вместо первой; Бардах же отрицает это. Выпутаться из всяких противоречий пока нет возможности… Вечером на станцию пришел Панкеев, человек, не смотрящий в глаза и (к счастью) вообще чрезвычайно несимпатичный. Он желал получить от меня сведения о станции… говорил, что хотя он и сочувствует станции, но не желает жертвовать чего-либо для нее, а намерен жертвовать для других дел. Я подробно и откровенно объяснил ему свое отношение к делу, сказал, что, при всем сочувствии к его потере, ни я, ни ты не имеем средств вознаградить его за убытки; посоветовал ему спросить несколько адвокатов и в случае, если бы они ему сказали, что с города и нас ему нельзя или очень трудно будет получить вознаграждение, он поступил бы так: не возбуждая дела в суде, дал бы станции возможность оправиться, производить прививки сибирской язвы (гарантированных залогом на сумму овец, которые бы получали вакцины) и постепенно сколотить некоторую сумму денег, которая бы и пошла на вознаграждение ему. Со временем, в течение нескольких лет, он бы мог получить часть или весь долг, не принося существенного вреда станции. Сегодня вечером он еще раз придет ко мне переговорить по этому делу…

Николай Ильич (брат Ильи Ильича — адвокат) утверждает, что отвечать может только Бардах, но ни я, ни Гамалея, ни город…»

Но с неимущего доктора Бардаха взять было нечего, вокруг станции и ее имени продолжалась вакханалия травли, подогреваемая Панкеевым и всем реакционным сбродом.

«Очутившись в таком положении, — писал позже Илья Ильич, — я увидел ясно, что мне, теоретику, лучше всего удалиться, предоставив лабораторию в руки практиков… Но так как я страстно хотел продолжать свои научные работы, то мне нужно было во что бы то ни стало найти убежище, в котором бы я мог спокойно предаться своим занятиям. В России в то время, кроме Одессы, не было другой бактериологической лаборатории.

Принц А. П. Ольденбургский задумал основать в Петербурге большой бактериологический институт и предложил мне заняться этим. Но, проученный одесским опытом и зная, как трудна борьба с противодействиями, возникающими без всякой разумной причины со всех сторон, я предпочел поехать за границу и найти себе там тихий приют для научной работы».

Много лет ушло на борьбу с реакционерами, но борьба была слишком неравной. Немало выдающихся русских людей были вынуждены тогда покинуть свою родину.

Вспомнил Илья Ильич тихий вечер у Герцена, когда непримиримый враг самодержавия с болью в сердце говорил о своей далекой родине. Перед Мечниковым встал тот же мучительный выбор: либо приспосабливаться к тупому, реакционному царскому режиму, либо оставить Россию, ехать на чужбину и там заниматься научной деятельностью. Мечников надеялся, что уедет ненадолго, что «не за горами то время, когда наука расцветет в России…»

Борьба за фагоцитарную теорию и одновременно борьба с держимордами, считавшими Мечникова «беспокойным», «неблагонадежным», «красным» и даже «агитатором», была для Ильи Ильича не по силам. В обстановке травли, когда против Мечникова были мобилизованы все грязные средства: подсиживание, клевета, провокация, — ему, ненавидевшему царское самодержавие, не оставалось ничего другого, как последовать примеру Герцена — покинуть родину.

Глава тринадцатая

ВМЕСТЕ С ПАСТЕРОМ

Поиски убежища для научных исследований

Первая встреча Ильи Ильича с Пастером произошла в Париже на улице Воклен в Латинском квартале. Пастер, маленький седой человек, сидел у наскоро построенного барака, где производились прививки против бешенства. Он с удовольствием подставлял свое лицо солнечным лучам. Черная ермолка прикрывала голову, а из-под густых бровей смотрели серые проницательные глаза. Пастер был полупарализован, вся левая часть тела была скована.

Он принял Илью Ильича очень радушно и тотчас же завел речь о проблемах борьбы организма с микробами.

— В то время как мои молодые сотрудники, — заявил Пастер, — отнеслись скептически к вашей теории, я сразу стал на вашу сторону, так как давно был поражен зрелищем борьбы между различными существами, которых мне случалось наблюдать. Я думаю, вы напали на верную дорогу.

Уже после смерти Пастера Илья Ильич, когда ему очень трудно становилось защищать свою теорию от многочисленных нападок, вспоминал эти слова, и они придавали ему силы.

Высказав свое отношение к научным трудам Мечникова, Пастер оказал гостю самый любезный прием. Он охотно познакомил Илью Ильича с работой института.

На следующий день Пастер пригласил Мечникова на обед. Жил Пастер в помещении Нормальной школы. Илья Ильич с радостью принял приглашение. Он надеялся еще раз поговорить на волнующие обоих темы. Не подозревая, что обед будет парадный, Мечников явился в своем обычном черном сюртуке, с небрежно повязанным черным бантом на шее. Велико было его смущение и растерянность, когда он увидел нарядно одетых дам и мужчин во фраках. Рушились планы на научную беседу с глазу на глаз. Илья Ильич готов был вернуться домой, чтобы надеть фрак. В этот момент его приветливо окликнул Пастер. Илья Ильич, окончательно смутившись, просил извинения и хотел съездить домой, чтобы переодеться. Но Пастер его не отпустил и, чтобы окончательно успокоить Илью Ильича, сам сменил фрак на сюртук.

В тот же вечер Мечников решился спросить у Пастера, может ли он рассчитывать быть принятым в институт в качестве независимого исследователя. Пастер охотно согласился и предложил Илье Ильичу впредь до окончания строительства нового большого здания института комнату в своей личной лаборатории. В дальнейшем он обещал предоставить в распоряжение Мечникова целую лабораторию.

На обратном пути из Парижа в Одессу Мечников остановился в Берлине, чтобы нанести визит Роберту Коху.

Еще на конгрессе в Вене ассистент Коха передал Мечникову, что его патрон интересуется препаратом, на котором подтверждается явление фагоцитоза при возвратном тифе.

Приехав в Берлин, Мечников посетил Коха. Тот принял Мечникова неприветливо.

«Явившись в Гигиенический институт, в котором профессорствовал Кох, — вспоминает Мечников, — я застал там его ассистентов и учеников. Осведомившись у Коха, они сказали, что свидание назначено на следующее утро. Тем временем я выложил свои препараты и стал показывать их его молодым сотрудникам. Все в один голос заявили, что то, что они только что увидели под микроскопом, безусловно подтверждает мои выводы. Подбодренный этим, я с главным ассистентом отправился на следующий день в лабораторию Коха. Я увидел сидящего за микроскопом пожилого человека с большой лысиной и окладистой, еще не поседевшей бородой. Красивое лицо имело важный, почти высокомерный вид. Ассистент осторожно сообщил своему начальнику, что я пришел согласно назначенному им свиданию и желаю показать ему свои препараты.