Наталья Кончаловская - Волшебство и трудолюбие Страница 56

Два месяца Жюльетта позировала в мастерской на Большой Садовой. Она привезла из Парижа отличные туалеты. В одном из них и изобразил ее мой отец. Стоит, чуть подбоченившись, в широкой юбке из коричневой тафты и красной кофточке. У нее высокий, чистый лоб, над которым вьются короткие каштановые волосы. Лицо красиво и вдохновенно. Постоянная живая улыбка таится в уголках рта, блестящие темные глаза смело глядят на вас, а стройные ноги твердо стоят на паркете. И вся она — сильная, смелая — олицетворение молодости и неизбывного оптимизма. Портрет был написан превосходно.

Хоть время было трудное, но жизнь в Москве шла своим чередом: в театрах ставились новые спектакли, в клубах и лекториях читались лекции о политике, эстетике, науке. Выступали поэты, устраивались диспуты.

В те январские дни произошло трагическое событие в истории Страны Советов. Умер Ленин. Вся страна глубоко переживала эту потерю. Гроб Владимира Ильича стоял в Доме союзов. Было сорок градусов мороза, горели костры на Красной площади, на Театральной, в Охотном ряду, и все дни и ночи стояла длинная очередь людей, хотевших проститься с Лениным.

И вот наша Жюльетта, всегда принимавшая участие в жизни москвичей, прямо из мастерской на Большой Садовой, укутавшись в меховой тулуп, побежала к Дому союзов и простояла там до полуночи, чтобы с вереницей людей, в торжественно-скорбном, молчаливом шествии, под непрерывное звучание тихой, траурной музыки пройти мимо гроба вождя пролетарской революции…

В 1924 году Форштремы снова уехали во Францию — уже навсегда.

С тех пор прошло пятьдесят лет. Полвека! И вот я в гостях у Жюльетты, в ее имении, в Пуйи, в двухстах километрах от Парижа.

Это летняя резиденция французского президента Сади Карно, когда-то убитого в Лионе итальянцем-анархистом Казерио.

Небольшой двухэтажный каменный дворец, типичный для загородных «палэ» французской буржуазии XVIII века. Узкие переплетчатые окна, балконы, террасы, высокие каминные трубы на крыше. Открытая лужайка перед домом, когда-то украшенная цветниками, дорожки, аллейки. Сейчас густые липы, ели и старые дубы.

Когда-то у президента были на землях стада, огороды, оранжереи, конюшни и выезды — богатое поместье. Сейчас все это в запустении — некому вести хозяйство, содержать «палэ» в порядке, разводить цветники. Входим в дом. Внизу гостиные, столовая, кабинет президента. Он был страстным охотником, и потому кабинет, с панелями темного дуба, украшен охотничьими трофеями — побитыми молью шкурами убитых зверей, оленьими рогами, кинжалами, пистолетами, ружьями. По стенам висят портреты президента и его предков.

— Вот, смотри, — Жюльетта подводит меня к портрету какого-то генерала, — это дед президента — Лазарь Карно. Он был знаменитым математиком и политиком, крупным военным организатором. Наполеон служил в его гвардии майором, а потом, когда Наполеон стал императором, во время «Ста дней», Карно был назначен военным министром. А потом, после реставрации, Бурбоны изгнали его из Франции, он был в ссылке… А это его внук — Сади Карно, уже наш президент, убитый Казерио в Лионе… А вот это уже внук президента Сади Карно — Пьер Кюниссе-Карно, сын его дочери Клэр Кюниссе, хозяйки этого имения. Это и есть мой муж, Пьер Капитан.

— А почему ты его Капитаном величаешь?

— Потому, что он закончил военное училище и остался на военной службе. А в 1914 году был призван в армию и попал в кровавую бойню при Вердене. И как только остался он жив? Сама не понимаю. Там-то он и дослужился до чина капитана. А в 1919 году, когда мы приехали из России, мы с ним познакомились, подружились, полюбили друг друга, но отца пригласили снова в Москву, и, представь, он ждал меня шесть лет, пока мы не вернулись, и тут уж мы с ним поженились. Это было в 1925 году…

Я смотрю на фотографию симпатичного человека со светлыми усами и твердым взглядом умных, чуть прищуренных глаз.

— А твой сын Поль похож на него?

— Да, похож, а дочь Франсуаза скорее — на меня…

Мы выходим из кабинета и идем в столовую. Все носит отпечаток старомодности, обветшалости и одиночества хозяйки. Большая столовая говорит о своей заброшенности уже только запахом не согретых хозяйским теплом спинок массивных дубовых кресел и потускневшими стеклами в створках старинного буфета. Здесь, видно, давно уже не обедают, предпочитая стол в широкой светлой кухне.

Из столовой мы вышли в большой холл, откуда вела, плавно и кругло извиваясь, широкая лестница с прекрасно выточенными перилами на второй этаж, в спальни и детские.

— Вот в этой комнате, — говорит Жюльетта, — жил твой отец, Петр Петрович. Он гостил у нас в 1926 году, после выставки его картин в Париже. Из этого окна он рисовал наш цветник акварелью. Деревья тогда были молодыми, а мы с Капитаном только что поженились. — Жюльетта смотрит на меня сияющими глазами, каждый раз она вспоминает моего отца с особой радостью.

Осмотрев второй этаж, мы спускаемся вниз и выходим на террасу.

— Как жаль, Жюльетта, что дом так запущен. Если б его отремонтировать, был бы просто удивительный маленький дворец, — говорю я, выходя на открытую террасу, окруженную могучими деревьями.

— Да, но, к сожалению, у меня нет денег на ремонт. А сын Поль стал фермером. Он чудак, совсем не хочет заниматься домом, живет здесь, рядом, на ферме, сеет, пашет, занимается виноградарством, разводит телят на убой… Женился на русской эмигрантке Жаклине, родил двух детей… Да вот он сам идет сюда, мой Поль.

Из-за деревьев показался среднего роста блондин в синем рабочем комбинезоне. В руках — бутылка бело-розового вина. На загорелом лице серые глаза, опушенные выгоревшими ресницами, смотрели на нас чуть насмешливо, густые волосы лохматились над высоким упрямым лбом. И весь он был ершистый, будто всегда готовый отразить нападение. Казалось, что он чувствует себя уверенно и свободно, хотя в движениях он был сдержан. Жюльетта нас познакомила, и мы уселись на террасе за железный садовый столик, на такие же белые садовые креслица.

Вскоре появилась жена Поля, худенькая, ничем не примечательная особа, но, видимо, здорово умеющая держать в руках мужа. Именно она с помощью одного лишь работника умела снять весь урожай винограда и распорядиться хранением овощей и фруктов на зиму. Прибежали и дети, длинноногая блондинка Сильвия и шустрый девятилетний парнишка, названный в честь деда Пьером.

— А где же пасутся ваши коровы? — спросила я у Поля, с интересом поглядевшего на стеклянные баночки с черной икрой, которые я догадалась захватить с собой.

— А-а-а, коровы… Да я их сейчас позову. Они тут, поблизости. — И, сложив руки рупором, Поль протяжно закричал: — Ой-э-э-э! Ой-э-э-э-э!