Ирина Голицына - Воспоминания о России (1900-1932) Страница 56

Ники более трезво смотрел на вещи, чем я. Я была на двадцать лет моложе и всё еще очень наивна. И хотя до женитьбы он никогда не беспокоился о том, что может с ним случиться, теперь, когда у него была семья, дело обстояло иначе. Обычно он делился со мною всем, что его беспокоило, теперь же он знал, что мне придется сделать (ему уже пришлось это сделать), и он знал, что я буду сопротивляться.

Он сказал мне, что, возможно, получит работу. Позже он сообщил, что нам предстоит пойти в «это место» вдвоем.

— Зачем? — спросила я.

— Не беспокойся, они просто хотят знать, что ты не работаешь против них.

— Но они знают, что я ненавижу их.

Ники улыбнулся и сказал:

— Не говори им этого, ты должна обдумывать каждое слово. Помни, что у тебя дети.

Несмотря на то, что Ники старался успокоить меня, я беспокоилась и решила поспешить с крещением. Ники всё организовал, и крещение прошло хорошо. У крестной матери был даже золотой крестик для ребенка. Она уж отчаялась его достать, ювелиры их не продавали, людям не разрешали их носить, могли осудить даже за рождественскую елку, как вдруг она нашла крестик на земле в саду друзей. Моя дочь Валентина до сих пор носит его.

Служба очень растрогала меня. Существовал такой полный любви, святой и милый мир, а тот, в котором мы были принуждены жить ежедневно, был жестоким, страшным и безобразным.

Наступил роковой день. При нашем появлении в ГПУ нас разделили. Меня провели в просторную комнату, где за письменным столом сидел человек. Глупый разговор затянулся на часы и часы. Нет смысла передавать его весь, настолько он был туп. Диалог шел примерно так:

Человек: Мы хотели бы дружить с вами. Поэтому мы попросили вас поговорить с нами. Я надеюсь, вы не возражаете?

Я: Я бы не возражала, если бы не была так занята. У меня очень много работы дома.

Человек: Я прекрасно понимаю. Домашняя хозяйка с семьей и детьми всегда очень занята. Тем не менее, всегда можно найти какое-то время и для другой деятельности.

Я: Какой деятельности? Я же говорю вам, я очень занятая женщина.

Человек: Пожалуйста, не торопитесь так. У меня есть еще несколько вопросов, которые я хотел бы задать вам. Мне хотелось бы выяснить некоторые ваши взгляды.

Я: Какие взгляды?

Человек: Ваши взгляды на жизнь, политическую ситуацию и так далее.

Я: Я не интересуюсь и никогда не интересовалась политикой. Я только мать и жена, и это всё.

Человек: Да, я понимаю. Но мне хотелось бы знать ваше отношение к нам.

Я: Мое отношение? Я не понимаю вашего вопроса. Какое отношение может быть к людям, которых встречаешь первый раз?

Так разговор и шел, пока я не поняла, чего они от меня хотят. Они хотели, чтобы я подписала бумагу, в которой декларировалась моя лояльность к существующему режиму; в подтверждение же этой лояльности мне пришлось бы помогать им ловить людей, нелояльных к этой власти.

Я: Иными словами вы хотите, чтобы я стала шпионом?

Человек: Не будьте так резки. Мы не хотим ничего плохого, а всё, что я пытаюсь сделать, — это помочь вам.

Этот бесполезный разговор длился и длился и никуда не приводил. Было уже заполночь, я понимала, что моя маленькая Валентина проголодалась. Мои блузка и кофточка промокли от молока. Я была усталой, выдохшейся, и чувство глубокой горечи пронзило меня. Для чего все это, думала я. Кто дал им право вторгаться в жизнь невинных людей таким образом? Чего они хотят?

Внезапно я задала себе вопрос: «Одинока я в этой жизни, или есть кто-то, кто нуждается во мне?» Ответ на этот вопрос был поворотным пунктом нашего безрадостного разговора.

Неподалеку, за несколькими дверями меня ждал Ники. Мой маленький ребенок, наверное, плачет, двое других проснулись и с нетерпением ждут нашего возвращения, а я здесь с этим идиотом веду дурацкую беседу.

Я посмотрела на него и сказала:

— Так что же вы хотите от меня?

— Чтобы вы поставили свое имя на этой бумаге, — ответил он, — только и всего, поставьте свою подпись.

Я опять сказала:

— Но я уже говорила вам, что я не создана быть шпионом. Меня по-другому воспитывали, и я не гожусь для этого.

Человек: У вас много друзей, вы очень популярны и могли бы быть нам крайне полезны.

Я: Я так не думаю, все мои друзья похожи на меня. Они не имеют никакого отношения к политике, и всё, чего они хотят, — чтобы их оставили в покое.

Человек улыбнулся:

Возможно, но, положим, вы столкнетесь с нашим врагом. Каково будет ваше отношение к этому?

Я: Не знаю, я никогда с этим не сталкивалась.

Выйдя из себя, я сказала:

— Я сказала всё, что могла сказать. Из меня не получится шпион. Я лояльна, чего вам еще надо?

— Это годится, поставьте здесь свою подпись.

Я подписала. Он вывел меня к Ники, который сидел с тремя другими мужчинами.

— Можно отпраздновать, — сказал мой мучитель с гадкой усмешкой, — нашего полку прибыло.

— Нам надо спешить домой, — сказала я Ники, — ребенок уже плачет.

Ни на кого не глядя, мы ушли домой.

Мой муж получил работу, теперь у нас были карточки. Но мы не ощущали радости, а мое здоровье ухудшилось. В начале июня меня вызвали опять. Они сказали, что ни я, ни мой муж не приложили ни каких усилий, чтобы доказать свою лояльность, и по отношению к нам должны быть приняты меры. Я решила сыграть. Я знала, что мы находимся в списках ГПУ как шпионы и нам никогда не выпутаться из их сетей, но я понимала, что с женщиной они будут менее суровы, чем с мужчиной. Я сделалась очень милой и вежливой и сказала:

— Мне очень жать, что мой бедный муж ничего не сделал, чтобы помочь вам. Но я этим не удивлена. Он не разговорчивый человек. Людям скучное ним, и никакой разговор не получается. Даже со мной, своей женой, он почти не разговаривает. Оставьте бедного человека в покое, он не способен ни на что.

Мой следователь казался довольным. Я продолжала:

— Вы просто вычеркните его из списков. Я совсем другое дело, я знаю, как заставить людей разговориться.

Опять он казался довольным. Я играла дальше:

— Я сделаю всё, что могу, но муж не сможет вам помочь ничем.

Мы расстались как друзья, но я проплакала всю дорогу домой.

Приехала навестить нас моя сестра. Это было для меня большой подмогой, и мы много разговаривали. Она хотела мне помочь, но мы были слишком разными, и приходилось избегать некоторых тем. Один из разговоров глубоко огорчил меня. Она была добрая душа и хотела хорошего, видела наши трудности и страдания. Сестра принимала жизнь такой, как она есть, у сестры была хорошая работа, она стояла во главе большого детского сада, где дети воспитывались в антирелигиозной атмосфере. Эта атмосфера была ужасом моей жизни.