Теодор Гладков - Ковпак Страница 56

«К рассвету наступил критический момент, — вспоминал Вершигора. — На лодках и частью вплавь мы перебросили две роты на противоположный берег, чтобы обезопасить себя со стороны Тешкова, но переправу основной массы наших сил нельзя было начинать. Яковенко просчитался и построил мост метров на двадцать короче. Надо было дотачать его, но не хватило материала и людей. Не спавшие несколько ночей хлопцы уже впали в состояние апатии.

Противник отошел вчера с большими потерями. Оборону мы сняли и подтянули все силы к реке. Но сегодня немцы должны были начать наступление с новым ожесточением.

Оставшийся в Тульговичах взвод конницы всю ночь швырял в небо ракеты всех цветов, имитируя оставшуюся на местах оборону. Надо было торопиться. Но люди совсем выбились из сил.

И вот, когда уже почти совсем рассвело, в воду вошел в хромовых сапогах и коверкотовых бриджах товарищ Демьян. Вместе с ним в реку полезли по одну сторону — Павловский, по другую — я, и мы начали таскать к переправе бревна, хворост, траву… Сейчас же в работу включилась рота Бакрадзе, воодушевленная своим командиром. Давид бегал в одних кальсонах, похожий на огромного утопленника, крича совершенно непонятные грузинско-русско-украинские слова. Наконец последние двадцать метров моста на мелком песчаном берегу были кое-как достроены. Вернее говоря, тут была навалена куча досок, бревен, гнилых пней и все забросано песком, камышом, кустарником и в довершение присыпано сверху землей. Мы и сами не могли бы точно определить, что это такое, но теперь появилась хоть некая видимость почвы под ногами — и это было главное. К счастью, река с нашей стороны оказалась неглубокой.

К восходу солнца отряд стал переправляться. Одновременно передовые роты, переплывшие на лодках, начали бой.

В Тешкове проснулись, обнаружили нас. Но по мосту уже бежали старики, девушки, мальчишки с патронными ящиками на плечах, поднося боеприпасы.

Рота за ротой с ходу бросалась в бой. На том берегу, у столетнего, снесенного грозой дерева, к которому был привязан трос, державший мост, стояли Руднев и товарищ Демьян. Жестами, словами, шуткой они подбадривали бегущих бойцов.

Переправив часть рот, мы задержали два батальона на том берегу и стали переправлять обоз. Но больше всего мы опасались за артиллерию. Невозможно было переправить пушки с лошадьми по хлипкому и жиденькому мосту, колыхавшемуся даже под тяжестью человека. Пушки переправляли отдельно, без зарядных ящиков, вручную. Они погружались, и их тащили под водой. Одна накренилась и почти свалилась в воду, но ее подхватила люди; они сами падали в воду, выплывали, цепляясь за тросы, бревна, и все толкали тяжелую пушку вперед. Когда перевезли артиллерию, мы уже поверили, что мост способен выдержать всю тяжесть отряда».

Когда последний партизан стал на правый берег Припяти — в пятый раз он форсировал за время рейда эту реку! — Ковпак скомандовал:

— Мост уничтожить!

И моста как не бывало! Когда немцы на левом берегу снова перешли в наступление, им достались лишь стреляные гильзы в пустых окопах и трупы убитых накануне собственных солдат. А Дед, устроившись поудобнее в своей новой тачанке, с жадностью курил и устало бормотал между затяжками:

— Хай йому чорт!

Перекур был недолгим: гитлеровцы со стороны Тешкова начали атаку на роты, оборонявшие переправу на правом берегу. Они опоздали. Завершив переправу, все батальоны Ковпака ударили по врагу. Немцы, потеряв еще несколько сот солдат убитыми, четыре танка и две бронемашины, были опрокинуты. Продуманный, казалось бы, до мельчайших деталей план фашистского командования провалился. Партизаны вырвались из «Мокрого мешка» и устремились в южное Полесье.

Ковпак вел свои отряды обычным походным порядком. Он, как и все, смертельно устал. Донимал проливной, на круглые сутки, дождь. Дорогу развезло вконец. Немцы повисли на хвосте. Харчи вышли, корм для лошадей — тоже. Лошади падают одна за другой. Разведчики сообщают, что каратели не только позади, но и впереди. На «железке» Овруч — Мозырь они поставили сильные заслоны как раз в тех местах, где возможны переходы. Значит, надо прорываться. И прорвались! И новое мучение: вконец измотанным людям нужно одолеть болотистую речку. А силы на исходе. Как поднять людей? Мимо стоящих на обочине Ковпака и Руднева идут, шатаясь от изнеможения, партизаны. Едва ноги волочат, но, стиснув зубы, идут. Ковпак видит это, Руднев видит это. Глаза комиссара светятся любовью к этим людям, которых он, комиссар, иначе как золотыми не называет. Он поднимает руку в приветствии:

— Слава вам, герои!

Дед подхватывает:

— Вперед, хлопцы дорогие! Вперед, мои любі! Нехай хоч трішечки, тiльлi б вперед!

И батальоны вышли в южное Полесье!

Недолгий отдых у села Милашевичи в Лельчицком районе, неподалеку от села Глушкевичи, места стоянки соединения в декабре прошлого года. Население здесь не забыло ковпаковцев, и Дед прослезился, когда услышал из уст милашевичских девчат песню своих партизан, боевую песню о том,

Как хлопцы шагали и в дождь, и в пургуНа страх и на лютую гибель врагу,Как били его богатырской рукойЗа древним Путивлем, за Сеймом-рекой.

И вот уже приземляются возле дубовой рощи самолеты с Большой земли, выгружают с их бортов боеприпасы, взрывчатку, медикаменты, одежду, литературу. Улетают обратно, забирая раненых и больных. Пришлось отправить в Москву и Деда Мороза. Как ни крепился Алексей Ильич, здоровье его все же сдало. После переправы через Припять навалился такой ревматизм, что Коренев не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой, артиллеристы кормили своего комиссара с ложечки. Со слезами на глазах простились два старейших партизана, два Деда…

Только расстроенный Ковпак вернулся с аэродрома, пришел Панин. Подал командиру небольшой листок бумаги.

— Что это? — поднял брови старик.

— О вас…

— Ну-ка, дай гляну! — Ковпак проворно оседлал нос старенькими, давно уже отслужившими свое очками. Не спеша перечел фашистскую листовку. Затем обнюхал ее, чихнул и гадливо поморщился. Молча вернул листок Панину, но тут же передумал, отобрал и протянул Рудневу. Все это — без единого слова.

Комиссар прочитал, хмыкнул, произнес с явной иронией в голосе:

— Мало сулят! Жадничают. Пятьдесят тысяч за голову Ковпака — даже смешно. Мало еще, видно, мы им насолили, не до самых печенок въелись… Но ни так, ни этак у них все равно ничего не выйдет. Хоть за малую, хоть за большую цену.

Старик подхватил:

— Что ж, мы люди не гордые. Подсолим, дадут больше!

Через полчаса чуть ли не весь партизанский лагерь комментировал содержание фашистской листовки. Дедово заключение бойцы оценили по достоинству: