Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI Страница 56

— Ты какого племени, Мулай?

— Бамбара.

— Но ведь бамбара живут во французской колонии, далеко отсюда.

— Да, бвама, на реке Нигер. Это — Франция.

— Как же ты попал сюда, на границу Уганды, в бельгийские владения?

— Служил на границе у французский офицер. Раз его проиграл карты все деньги бельгийский офицер. Все. Сказал бельгийский офицер: «Меня деньги нет. Тебя бери мой солдат. Хороший солдат. Все знает». Хороший французский офицер. Морда толкал мало.

— И сколько же он задолжал денег?

— Много. Сто франков. Я слышал.

Для убедительности Мулай показывает на свои уши. Лицо его выражает гордость. Наши синие дымки вьются к большой желтой луне. Пауза.

— В морда тебя, черный собака! — вдруг рычит капрал, глядя, как дежурный уже начал клевать носом и покачиваться. Пауза.

— Ну а бельгийский офицер?

— Он скоро болел, ехал домой. Мне записал новый срок.

— А подданство? Ты же не бельгийский подданный!

Мулай смотрит на меня. Чешет затылок.

— Не понимать.

— Ты помнишь родную деревню? Жизнь там? Свою семью?

— Аллах сотворить мужчина для война, женщина для дом. Мужчина держать оружие, женщина — мотыга. Я — мужчина.

— И ты не жалел, что тебя взяли в армию?

— Иншаллах… Жалеют черные собаки. Умирают. Валла — скот, не люди.

Мы смолкли, сразу надвинулась страшная тишина леса — глубочайшая тишина в многообразии тревожных звуков — рева, лая, воя… стрекота и жужжания… назойливого тонкого писка… Ночь в африканских дебрях… Время яростного пожирания слабых…

— Ну и что же было дальше?

— Жил в Дакаре. Учил стрелять. Солдаты получать мазанка и женщина. Она день приготовлять пища, ночь спать с солдат.

— Как же ты ее нашел?

— Французский сержант давать каждый солдат. Старые солдаты нам оставлять, мы тоже молодым давать, когда ехать Париж.

Я поворачиваюсь к нему и всплескиваю руками.

— Париж!

Вот в гуще Итурийских лесов сидят два человека, которые оба видели Париж… Париж! И чудесные образы далекого и прекрасного, нежные и грациозные, вдруг прозрачной гирляндой поднимаются на фоне зловонных собак, неуклюже пересекающих усыпанное звездами небо.

— Мулай, расскажи скорей о Париже! Ты видел Париж!!

— Моя хорошо знать Париж. Хорошо знать.

— Ну так говори же, говори!

— В Париж очень твердый спать. Полы казарма — камень. Здесь — вот трава мягкий. Париж — твердый, очень твердый. Бок болит день, бок болит ночь. Париж холодный: зуб з-з-з. День — з-з-з, ночь — з-з-з.

— Но ведь город-то сам какой чудесный, Мулай! Человек получает удовольствие уже от самого города! Ведь, правда, же? Правда?

— Правда, бвама. Один раз неделя ходил бордель, иногда два. Сенегальский стрелок мало времени увольнение, спе-ши-спеши. Шинель не снимать — холодный, зуб — з-з-з. Женщина ноги трет наши пуговицы до кровь. Кричит: а-а-а. Час десять солдат. Очередь.

Молчание.

Между прочим, летающие собаки особенно опасны, они являются разносчиками бешенства. К тому же эти ужасные твари исключительно противны — жирные, грязные, вонючие. Черт побери, и насекомых у них, наверно, немало…

Настроение испорчено. Укладываюсь спать. Вытаскиваю из-под себя сучки и камешки, подгребаю под бока листья и закрываю глаза, но, прежде чем тяжелое забытье притупит сознание, у меня есть лазейка в светлый мир творчества. И уже другой голос говорит где-то внутри меня, отражая исковерканную радость воспоминаний.

Роскошный тропический вечер. Небо далекое и прозрачное. Скоро вспыхнут первые звезды. Лес дышит влажной расслабляющей негой, душным ароматом пышных и ядовитых цветов. Маленькая круглая поляна, окруженная высоким лесом, кажется чашей, до краев наполненной голубым и зеленым полумраком.

Деревня в сборе. Женщины сидят на земле кольцом. Они тщательно вымыты и натерты душистым илангом. Неясно алеют пятна ярких украшений, вплетенных в волосы, поблескивают браслеты и ожерелья. Сзади стоят мужчины, они во всей красе торжественного облачения. Колышутся яркие плащи и наброшенные на плечи пестрые шкуры, веют султаны перьев, львиных грив и конских хвостов. Статные и сильные тела затейливо раскрашены мелом и цветной глиной. А вокруг — синяя стена леса, причудливая сеть лиан, гирлянды и гроздья невиданных цветов. Вверху, как будто касаясь неба, в золотых лучах заходящего солнца короны пальм.

Гул приглушенного говора. Все ждут появления первой вечерней звезды. Общее возбуждение передается и мне. Ожидание чего-то желанного и запретного.

Я сижу в кресле. За мной, скрестив на груди сильные руки, стоит капрал, как сторожевой пес. Рядом с ним — Ассаи в белой тунике, опоясанной широким синим поясом; на плечах — шкура леопарда, в седеющих волосах — обруч с короной розовых перьев фламинго.

Сейчас будут танцевать зашитые. Когда девушка, отобранная для служения вечерней звезде, достигает зрелости, тогда старухи совершают над ней небольшую операцию, после которой она навсегда остается девственницей и оправдывает свое название. Но, лишая черную весталку способности к удовлетворению любовной страсти, жрицы зажигают в ней ее вечный пламень — перед тем как навсегда закрыть врата грешных утех, на самое чувствительное место накладывается тонкий лепесток из слоновой кости, который при каждом движении и разжигает страсть, особенно при танце. Чаша крепкой настойки орехов кола и травы йогимбе, известной в медицине как возбуждающее, взвинчивает желание до степени безумного бреда, вот тогда зашитую посылают танцевать.

Внезапно шум стихает: на небе вспыхнула первая звезда. Все поворачивают головы. Из черного леса выходит колдун. Великан с лицом, закрытым слепой и страшной маской, совершенно обнаженный, с длинным огненно-красным хвостом, звериной и мягкой походкой беззвучно вкрадывается в круг. На каждой из высоко поднятых мускулистых рук, изогнувшись, грудью вверх лежит по нагой девушке. Это зашитые.

Мертвая тишина. Зрители замерли.

Жрец несколько мгновений стоит неподвижно и вдруг с криком бросает девушек вперед. Они падают на ноги и легким движением поднимаются.

Мертвая тишина. Где-то вверху вечерний ветерок шевелит короны пальм, алые в последних лучах заходящего солнца. Быстро сгущается таинственный полумрак, серебристая влажная мгла восходит из леса к бледному серпу полумесяца. Сейчас станет темно. Уже слышится музыка — мелодия заглушенной страсти, вздрагивая, вьется над толпой, которая теперь сама начинает принимать участие в действе: мужчины, ритмично раскачиваясь, бьют в там-тамы, женщины хором дают темп: