Дина Каминская - Записки адвоката Страница 56

– Мы так и поступили.

Так совпадение времени в шести протоколах помогло защите опровергнуть серьезное доказательство, выдвинутое прокуратурой.

Но вот в зал судебного заседания входит свидетельница Бродская. Бродская просит разрешения давать показания сидя – она плохо себя чувствует. Суд делает для нее исключение. И вот между столом защиты и столом обвинения поставлен специально для нее принесенный стул. Она сидит на нем плотно и уверенно, «сильная духом», не знающая колебаний.

Громким голосом, чеканя каждое слово, Бродская произносит знакомый нам текст:

– Мне известно, что они убийцы. Я в этом уверена, и никто не может в этом сомневаться. Бесчестные люди (взгляд в нашу сторону) подучили их отказаться от признания. Как старая коммунистка, я обращаюсь к вам – советскому суду – с требованием беспощадно наказать их!

Так она закончила свои показания. И опять тихий голос Петухова:

– Свидетельница Бродская, мы вас слушаем, мы ждем ваших свидетельских показаний. Расскажите суду, что вам известно по делу.

– Но я же вам сказала, мне известно, что они убийцы. Мне известно, что они терзали и мучили Марину. Они сами в этом признались. Что же еще вам нужно? Каждый советский человек понимает, что у нас в стране могут признаться только виновные!

И Бродская, как-то забыв, что она больна, что просила разрешения давать показания сидя, встает и уже вновь требует у суда не только от своего имени, но и от имени всех честных советских людей – осудить и сурово наказать. И тут опять покрывается краской около скул всегда бледное лицо Петухова, как-то особенно плотно сжимаются его губы.

Но через долю минуты, когда пауза почти незаметна, его голос тих и спокоен:

– У суда к вам, свидетель, вопросов больше нет. Товарищ прокурор, вы имеете вопросы к этому свидетелю?..

Как будто слово «свидетель» произнесено несколько иронично. А может, мне это только кажется?..

Пожалуй, самым сенсационным днем в нашем процессе был день допроса заместителя начальника уголовного розыска Московской области.

Весь этот допрос от начала до конца провел Юдович, и провел так, что никому уже не было нужды задавать вопросы.

Как ни старался свидетель уйти от прямых ответов, как ни ссылался на невозможность раскрыть тайну оперативной работы, он вынужден был признать, что взрослые Скворцов и Дементьев были помещены в камеры Алика и Саши со специальным заданием, что именно поэтому скрывались их подлинные фамилии. И что проводил он эту оперативную разработку по поручению следователя Юсова.

Трудно переоценить важность тех сведений, которые сообщил тот свидетель, отвечая Юдовичу.

В тот же день допрашивали Скворцова и Дементьева. Свидетели подтвердили, что сидели в одной камере один с Аликом, другой – с Сашей. Узнали их сразу, как только вошли в зал. Оба категорически отрицали, что оказывали какое-либо воздействие на мальчиков.

Спрашиваем, рассказывали ли они об условиях содержания в лагере, о том, какая обстановка в тюрьме на Петровке, 38 – тюрьме Московского уголовного розыска.

Оба свидетеля отрицают и это.

Но тот, кого Саша называет «дядя Ваня», вынужден признать, что был судим за нанесение тяжких повреждений в драке. Что во время следствия содержался в той самой тюрьме на Петровке, 38, что отбывал наказание в лагере строгого режима.

И тогда Петухов обращается к свидетелю:

– У суда к вам просьба. Расстегните рубаху и поднимите майку.

Юдович и я с напряжением ждем того, что нам сейчас придется увидеть.

«Дядя Ваня» растерянно смотрит на судью, а потом расстегивается, поднимает майку, и перед судом – широкая, вся покрытая татуировкой грудь, пересеченная наискосок большим багровым шрамом.

Именно о таком шраме еще в первом суде рассказывал Саша. Именно таким шрамом пугал его «дядя Ваня», рассказывая о зверствах, которые ожидают Сашу в лагере.

Этот день стал для нас днем надежды, которая имела вполне реальную почву.

Судебное следствие подходило к концу. Уже истребована и приобщена к делу копия истории болезни Марченковой. И мы читаем данные за 1965 год – год гибели Марины: «Правый глаз – практически слепа. Левый глаз – зрение сохранено на 20 % при развивающейся катаракте обоих глаз. Слух снижен против нормы: левое ухо на 60 %, правое ухо – на 85 %».

Оглашена справка-выписка из табеля рабочих дней Марченковой.

17 июня 1965 года был ее рабочим днем. А ведь она утверждала, что слышала разговор и видела Марину в тот день, когда не работала, была выходная.

Допрошены все свидетели. Ни один из них мальчиков не уличал. Все шло хорошо, но тревога и неуверенность не пропадали. Слишком много разочарований принесло нам это дело.

И вновь прения сторон.

И вновь прокурор, уже Кошкин, а не Волошина, просит признать мальчиков виновными и приговорить их к 10 годам лишения свободы. И говорит, что они виновны не только в гибели Марины. Что сейчас по их вине гибнет другой человек – следователь Юсов. Что после отмены приговора Московского городского суда он тяжело заболел. У него инсульт. Он парализован, лишился речи. Что Юсов ждет – этот приговор реабилитирует его честь, последнее, что у него осталось.

Мне было жаль Юсова. Он должен был поплатиться за все преступное зло, которое причинил мальчикам, за то зло, которое причинил правосудию. Я считала, что ему не место в прокуратуре, что его должны судить по законам о преступлениях против правосудия. Я не считала бы справедливым, чтобы то, что он сделал, осталось безнаказанным. Но такого наказания – неподвижности и немоты – я не могла бы пожелать никому.

Но, слушая эту часть речи прокурора, я одновременно думала о тех двух людях, о тех двух «мальчиках», которые самые лучшие, самые безоблачные, самые беззаботные и радостные годы в жизни каждого человека провели в тюрьме. И виновником этого был Юсов. Я думала о Клавдии и Георгии Кабановых, родителях Саши; о родителях Алика, которые 3 года жили с ежечасным чувством несправедливости и незаслуженности горя, свалившегося на их семьи. Я думала, что возраст от 16 до 19 лет у меня, у всех моих сверстников был возрастом наибольшего накопления знаний, формирования вкусов, взглядов на жизнь, нравственных принципов. Для Саши и Алика эти 3 года тоже были годами накоплений знаний и опыта. Они узнали, что такое коварство и ложь. Их опытом юности стала тюрьма, их друзьями стали сокамерники. Их нравственные принципы формировали тюремные надзиратели. Нелегко им будет в жизни, если даже теперь, через 3 года, они вернутся домой. Нелегко будет вернуть доверие к людям. А если не вернутся сейчас? Если 10 лет лишения свободы, которые нужно отбывать с сознанием, что это ни за что, что их осудили неправильно?..