Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V Страница 56

— Слушаю.

Это были живописные похороны. Аккуратно перевитое тело лежало перед неглубокой ямой. Бывший монах, положив винтовку на землю, негромко, но ясно читал молитвы. За ним стояли мы трое, Сиф и Тэллюа, четкие ряды легионеров, а дальше толпились туземцы, да пылали в раскаленном небе оранжевые зубья Хоггара.

Солдаты всех наций и религий не знали порядок католических похорон, но набожное благочиние поддерживал пример сержанта: когда он крестился — все начинали креститься, и как только грузно, но с достоинством опустилась со всех сторон видная фигура стопроцентного легионера, все повалились на колени. Потом тело уложили в яму, забросали раскаленной землей и камнями, сверху придавили глыбой, на которой расторопный Сиф уже нацарапал надпись. Взвод дал залп, куры и женщины бросились врассыпную… Все было кончено.

Но расходиться сразу не хотелось.

— Каким же образом вы попали в Легион? — обратился к бывшему монаху Лионель и, чтобы подчеркнуть неофициальный характер беседы, предложил ему сигарету. — Что толкнуло вас на необычный путь?

— Духи, — отвечал печальный солдат. — Я люблю душиться… Всегда любил, признаюсь. Бывало, настоятель едва войдет, как уже начинает морщиться: «Греховно смердит, ох, греховно! Опять согрешил брат Гиацинт!»… Это меня в монашеском звании именовали Гиацинтом. Мне надоели вечные укоры, а тут кстати подвернулась война. Я удрал из монастыря и поступил в гусары. Я венгр, мсье.

— Так вы — старый вояка?

— Вышел в отставку ротмистром.

— Ах, вот как!.. Почему же вы не подаете заявления об экзамене на звание сержанта? Ведь жить станет гораздо легче!

Солдат равнодушно улыбнулся и пожал плечами:

— Чинов мне не надо, и за легкой жизнью, раз записался в Легион, не гонюсь. У меня случилась в жизни катастрофа. Дело чести. Застрелиться не хватило мужества, и я похоронил себя здесь. Дослуживаю второй срок, запишусь снова и буду служить, пока не убьют.

Солдат № 8771 докурил сигарету, взял под козырек и скрылся в рядах легионеров. Покорные и печальные глаза исчезли, а впечатление осталось. Я вздохнул, оглянулся — туземцы группами уходили к шатрам, легионеры стояли «вольно», почесываясь, ожидая дальнейших приказаний. Праздник был сорван, больше того — даже идти к Тэллюа не хотелось. Очевидно и Лионель ощущал такой же упадок настроения.

— Как всё надоело, — страдальчески поморщился он. — Четыре месяца… Еще четыре…

— Что вы намереваетесь делать?

— Отправляться дальше. Зайду к Тэллюа проститься. Через четверть часа выступаем. Эй, сержант, готовьте людей к походу!

Лаврентий и я стоим у края дороги. Тускло сверкает оружие сквозь завесу пыли, ровно стучат по горячим камням кованые копыта ослов и солдатские ноги. Вот проходит последнее животное, за ним, о чем-то задумавшись, душистый брат Гиацинт, он плетется с винтовкой за плечами. Сейчас растянувшийся гуськом взвод скроется за поворотом. Лионель, остановившись в тени скалы, проверяет людей.

— Свидание в Париже! На обеде у Адриенны в день вашего приезда! Ведь я буду дома раньше вас!

Юноша машет мне рукой. Сквозь серую пыль и солнечный блеск видна улыбка. Потом легионеры скрываются, только из-за поворота еще доносится мерный топот. Постепенно стихает и он…

Я ощущаю пустоту в душе. Усталость? Возможно. Множество впечатлений одного дня угнетает воображение. Итак, в Париже… Да… Седую даму усадим в кресло, а сами уютно устроимся на диване. «Расскажите что-нибудь про Африку», — попросит Адриенна, и мы с Лионелем переглянемся… Раскаленные скалы Хоггара встанут в воображении, нежное лицо Тэллюа… вечер пройдет так мирно и так спокойно.

Лаврентий поднимает опущенную голову. Любезно улыбается.

— Мсье ван Эгмонт, трагическая гибель профессора спутала мои планы. Но не должна спутать ваши. Пройдем к Тэллюа и поговорим о том, что вам следует посмотреть в этих горах. Времени у вас немного, и нужно узнать самое главное.

Тэллюа, по-восточному скрестив босые ножки, сидит на эстраде и щелкает засахаренные орешки. Лаврентий и я, обложившись подушками, расположились на ковре. Подан чай. Жестом руки хозяйка отсылает прислугу. «Как будто меня уже ожидали здесь», — проносится в голове.

— Итак, я с интересом слушаю вас, любезный граф.

Некоторое время Лаврентий молча курит и пускает перед собой дымок, как будто собираясь с мыслями для большого разговора. Какое-то инстинктивное чувство опасности овладевает мною. Зачем он увел меня из становища. Как будто бы оторвал от моих слуг… Где Олоарт? Почему он исчез сразу после гонки с девушкой?

Лаврентий молча рассматривает плывущие перед собой синие кольца дыма, а я украдкой ощупываю в кармане браунинг. Пуля в стволе. Замечаю, что Тэллюа внимательно смотрит на графа, и мне делается окончательно неприятно: между ними существует какая-то договоренность, она чего-то ждет… Конечно, я не боюсь, но… Ну, ладно. Посмотрим.

— Мы мало знаем друг друга, дорогой гость, — мягко начинает Дерюга, глядя в сторону, — но есть основания для того, чтобы рассказать вам немного о себе. Желаете выслушать маленькую историю?

— С величайшим интересом.

— Спасибо. Обещаю не утомить длинной болтовней.

Мы взяли со столика чашечки и отхлебнули по глотку.

Лаврентий вздохнул и начал рассказ.

— В 1820 году молодой человек вышел на взморье и задумался. Это было на юге России, в Одессе. По причинам, о которых здесь не стоит упоминать, он был беден, очень беден: голова и пара рук — вот и все, что у него было. Он глядел на море и решал, броситься ли ему в воду, разом освободившись от всех тягот жизни, или же засучить рукава и взяться за тяжелый труд, не сулящий скорого благополучия.

Видно, в этом человеке были заложены незаурядные душевные силы: он не побежал от затруднений, а повернулся к ним лицом. Прошло много лет, и после долгой трудовой жизни он умер, оставив сыну небольшое состояние. Сын упрямо потащил воз дальше. Юг России в те годы развивался быстро, строились и богатели города, разбогател и этот напористый человек. Внук опять увеличил свое состояние и снова передал его своему сыну. К этому счастливцу жизнь уже повернулась лицом: ребенок получил хорошее воспитание и превратился в юношу, ему дали высшее образование и вооружили всем необходимым для приятной и счастливой жизни. Труд трех поколений, их усилия, их лишения, их вера в будущее — всё дало, наконец-то, желанные плоды: жизнь подвела молодого человека к вратам царства, распахнула их и сказала: «Вон там — прелести культурного бытия! Иди и пользуйся ими, они твои!»

Лаврентий вначале говорил размеренно, спокойно и печально, как будто бы читая книгу. Но потом лицо его отразило внутреннее волнение, тот жар, который, казалось бы, был совсем чужд этому потрепанному и изношенному человеку: слабый румянец выступил на дряблых щеках, потухшие глаза оживились.