Людовик-Филипп Сегюр - Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 Страница 56

Перед отъездом из края этих печальных развалин со мной случилось странное приключение, которое однако я бы не счел нужным рассказывать, если бы оно, по моему мнению, не давало настоящего понятия о стране, в которой господствуют неволя, и вместе с тем не высказывало бы оригинальности Потемкина. Мы уже готовы были к отъезду; императрица уже села в карету, и я, чтобы последовать за нею, быстро спускался по наружной лестнице двора. Вдруг вижу я молодую женщину, в азиатской одежде; ее стан, походка, глаза, лоб, словом, все черты отличались непостижимым сходством с чертами моей жены. Я онемел от удивления; я думал — не во сне ли я; в первые минуты я предположил, что жена моя приехала ко мне из Франции, что от меня это скрыли и вздумали приготовить мне нечаянную встречу. Ведь воображение живо, а я находился в стране чудес. Однако Потемкин, заметив, что я онемел, как статуя, и не отвечаю на его зов, пошел сказать об этом императрице. Молодая женщина удалилась. Короткий сон мой рассеялся; в нескольких словах я рассказал его князю.

«Неужели она до такой степени похожа?» — сказал он мне.

«Похожа до невероятности», — возразил я.

«Так что же, батюшка, — сказал он, смеясь, — эта молодая черкешенка принадлежит человеку, который отдаст ее мне, и только что мы приедем в Петербург, я вам ее подарю».

«Благодарю вас, — сказал я в свою очередь, — я не приму ее и полагаю, что этот порыв чувств покажется неприличным моей жене».

Мы расстались, и я думал, что тем дело и кончится. Но вскоре князь дал мне почувствовать, что мой отказ ему не понравился, и ему показалось, что я чересчур спесив и не хочу принять от него подарка. Я сказал ему, что докажу ему противное и согласен принять все, что ему вздумается мне подарить. Он не позабыл этого и, после взятия Очакова, дал мне калмыцкого мальчика, которого звали Нагуном и у которого была преоригинальная китайская рожица. Я занялся им, несколько времени учил его читать; но перед отъездом моим во Францию графиня Кобенцель, которой он понравился, так усердно стала упрашивать оставить его у нее, что я согласился. Я сохранил изображение этого калмыченка.

Мы выехали из Каффы, чтобы начать обратный путь в Петербург. Проехав снова Крымские пустыни, Перекопский перешеек и Ногайские степи, мы прибыли в Кизикирмен, где Иосиф II и Екатерина расстались, возобновив взаимные уверения в дружбе, скрепленной еще тверже этою долгой поездкой. Оттуда мы отправились в Кременчуг, где императрица отдохнула.

Император объявил мне перед своим отъездом, что он, посетив Кинбурн, Галицию и свою столицу, соберет потом свою армию на большие маневры, и приглашал меня к себе, когда я оставлю Петербург и поеду в отпуск. В последнее время нашего путешествия, когда мы возобновили с ним наши обычные прогулки по степи, государь, разговаривая со мною о константинопольских делах, довольно откровенно высказал мне политические намерения свои и Екатерины. Я считаю нелишним в нескольких словах передать этот разговор, чтобы показать его суждения о личности императрицы, ее учреждениях, замыслах и могуществе.

«Надеюсь, что вы теперь довольны, — сказал он мне однажды; — Булгаков и Герберт представят Порте предложения, которые составлены с вашего согласия. Уверены ли вы теперь в возможности мира?»

«Граф, — отвечал я (он не на шутку сердился, когда в рассеянности ему говорили: государь или ваше величество), — теперь все зависит от того, как императрица смотрит на эти предложения, и как их представят турецкому правительству. Может быть, она видит в них только готовый материал для манифеста. Я боюсь, что зрелище военных сил, собранных государыней на море и на суше, рассеет в уме ее опасения насчёт препятствий, которые могут встретить ее властолюбивые замыслы. Все готово, и если она вздумает воспользоваться предлогом, что турки медлят удовлетворить ее требованиям, то часть ее войска может осадить Очаков и Аккерман. Эти укрепления не могут долго держаться; их возьмут без затруднений. В тоже время другая часть армии, переправясь на севастопольском флоте, может выйти на берег между Варною и Константинополем, угрожать турецкой столице и даже взять ее, если страх овладеет умами суеверных мусульман. Напротив того турки, лишившись Крыма, если захотят напасть на русских, должны будут пройти через Болгарию, Бессарабию, Молдавию, Валахию и Новую Сербию, где с трудом может держаться регулярное войско. К тому же 500 000 русских достаточно, чтобы задержать их на Буге или на Днестре. Одни только политические затруднения могут остановить государыню, и вы лучше меня знаете, до какой степени она должна опасаться препятствий с этой стороны».

«Я очень хорошо вас понимаю, — отвечал император; — моя уступчивость во время завоевания Крыма заставляет вас думать, что я соглашусь на новые завоевания. Вы ошибаетесь: я искренно желаю сохранения мира. Занятие Крыма русскими меня не потревожило: единственным последствием этого было умирение турок; у них отнята была возможность начать наступательную войну. К тому же я находил в этом свои выгоды. Во первых, мои владения защищены от нападения турок, так как турки должны опасаться русских войск и флота, которые из Крыма могут напасть на них с тыла. Далее, я имел уверенность, что разъединю двор петербургский с берлинским и лишу прусского короля могущественного его союзника. Вот что собственно побудило меня заставить турок уступить Екатерине Крым. Но теперь совсем другое дело, я не допущу русских утвердиться в Константинополе. Для Вены, во всяком случае, безопаснее иметь соседей в чалмах, нежели в шляпах. Впрочем, этот замысел, возникший в пламенном воображении императрицы, неисполним; если бы даже достаточно было одного ее указа, чтобы занять Константинополь и короновать внука ее Константина, то ей невозможно будет устоять против турецких сил, сосредоточенных в Малой Азии, и против других государств, если они возьмут сторону мусульман. В таком случае, она вынуждена будет, сосредоточить в одном месте всю свою армию, оставить без войска почти половину своей империй и даже переместить столицу».

«В самом деле, — возразил я, — мне кажется, что можно успокоиться на счет безопасности Константинополя, которого сохранение одинаково важно для венского, как и для французского двора. Но в то же время, при виде всех этих огромных предприятии, нельзя не подозревать другого, более правдоподобного предприятия, именно распространения русских пределов до Днестра. Если эта попытка осуществится, то необходимо возгорится война, чрезвычайно вредная для нас. Но я надеюсь, — прибавил я, — что, по благоразумию своему и по дружбе к королю, император будет продолжать действовать миролюбиво и примет нужные меры для предупреждения несогласий. Думаю, что король может на него положиться, потому что если, во время завоевания Крыма, он убеждал Порту уступить этот полуостров России, то делал это для спокойствия и политических выгод своего зятя и союзника».