Валерий Фрид - 58 1/2 : Записки лагерного придурка Страница 57

А у воров, в одном из вариантов:

Течет речка, да по песочку, золотишко моет,Молодой жульман, молодой жульман начальничка молит…

С блатными я общался по необходимости: как ни как, жили в одном бараке. Дневальным у нас был немец из военнопленных. В лагерях для военнопленных легко было заработать уголовную статью — например, украв что-нибудь на разгрузке вагона с продовольствием. Сидели с нами и другие немцы, осужденные как военные преступники, но наш был из проворовавшихся. Наш Фриц (настоящего его имени никто не знал) то ли из упрямства, то ли по тупости ухитрился не выучить за все годы ни одного русского слова. И все жильцы барака, даже блатные, научились командовать им по-немецки: «Фриц, вассер!.. Фриц, фойер!.. Фриц, зитц!..»

В воровском бараке — «шалмане» — я только ночевал{48}. А время проводил и водил дружбу с фраерами. С большинством моих новых знакомых мне пришлось вскоре расстаться. А жаль — очень славные были ребята.

Экономист Андрей Коваль приехал к нам с Колымы. Это он рассказал мне историю колымского взлёта и падения Вадима Козина. Андрей умел играть на странном инструменте, который я видел первый раз в жизни — на кобзе.

Впервые же увидел я на Алексеевке живого сиониста, молодого литовского еврея Лёву Шоганаса. В те дни шла первая война евреев с арабами. Англичане были на стороне арабов, Советский Союз и Америка, выражаясь по-лагерному, «держали мазу» за евреев. Лева Шоганас всей душой рвался в Палестину — но тело его прочно застряло в зоне. Войну евреи выиграли без Лёвиной помощи, образовали государство Израиль — и я хочу верить, что Лева сейчас там. «Узников Сиона» там уважают.

Вечерами мы слушали радио. Серая тарелка-репродуктор висела над моим столом. Совершенно случайно я услышал выступление моего одноклассника Максима Селескериди. В это время он был уже артистом Максимом Грековым и рассказывал о своем партизанском прошлом. Я обрадовался: перед самым арестом от кого-то мы услышали, что Макс погиб под Сталинградом.

Двое из этой компании стали мне друзьями на всю жизнь. Они оба, как и я, вскоре попали на Инту. Об одном, Жоре Быстрове, я расскажу, когда дойдем до Минлага. А другой — это Женя Высоцкий (Генрих Иванович, по настоящему, но в лагере он назывался Евгением Ивановичем).

Высокий светлоусый красавец, он был как близнец похож на Пьетро Джерми в фильме «Машинист». Сидел Женя с семнадцати лет: он был сыном расстрелянного в ежовщину директора военного завода. Он рассказывал, как в переполненную камеру тюрьмы к ним посадили первого секретаря горкома комсомола. Этого парня Женя хорошо знал; кинулся обниматься, а тот его осадил. Процедил сквозь зубы:

— С врагами народа не разговариваю.

Нет, так нет. Объяснять ему ничего не стали: сам поймёт. И действительно — понял очень быстро. Ночью комсомольского вожака увели на допрос. На допрос увели, а с допроса принесли — избитого до полусмерти. Сокамерники кое-как привели его в чувство. Он выплюнул выбитые зубы, выдавил из себя:

— Ребята… простите… — И снова потерял сознание.

Его расстреляли, а Женя получил сравнительно небольшой срок — лет пять и поехал в Каргопольлаг. Но там срок ему добавили — в годы войны это случалось со многими — и ко времени нашей встречи он отсидел уже одиннадцать лет.

Человек огромного обаяния и многообразных способностей — в том числе административных — на воле он стал бы, думаю, по крайней мере министром. Ну, обаяние тут ни при чем, я понимаю, но энергия и уменье ладить с самыми разными людьми обязательно вынесли бы его наверх. В лагере тоже вынесли: здесь, на Алексеевке он был заметной фигурой — начальником работ.

Вольное начальство на него молилось: только Жениному уму и деловой хватке они обязаны были своим благополучием. Недавняя инвентаризация выявила чудовищную нехватку древесины «у пня», т. е., в лесу. И теперь лагерь в страхе ждал приезда московских ревизоров. А как не быть недостаче, если лагерная экономика испокон веков держалась на туфте — на приписках?.. Но Женя решил проблему несколькими взмахами карандаша. Проделал — на бумаге — ряд хитроумных комбинаций. Круглый лес превратился в брус, брус якобы пошел на замену венцов — и т. д. и т. п. Пронесло… Подробностей я не помню, да и тогда не смог вникнуть во все тонкости этой спасательной операции, по общему признанию — гениальной.

Годом раньше Высоцкому пришлось — недолго, правда — исполнять обязанности коменданта. Это на штрафном-то лагпункте! С ворьем он ладил: они уважали его за справедливость. Фраера видели в Евгении Ивановиче своего надежного заступника. А про начальство я уже говорил.

Кроме всего прочего Женя был блистательным рассказчиком, хранителем алексеевских преданий. Не помню, по какому поводу он рассказал мне про Филю-людоеда — так прозвали доходягу из жуковатых. Кто-то из офицеров зашел в зону со своим годовалым ребенком. Филя кинулся к нему, схватил ребенка и заорал, оскалившись как волк:

— Не принесете хлеба — сейчас схаваю! Гад человек буду!

Не схавал, конечно. Но и хлеба не получил — посадили в кандей.

(Вообще-то дети в зону забредали. Вольная кассирша приводила каждый день шестилетнюю дочку. Та играла в конторе со счетами, с трескучими арифмометрами «Феликс».

Я удивился, спросил:

— Не боитесь?

— Ой, что вы! Здесь хоть интеллигентные люди. А чего она там за зоной наслушается — от офицеров, от надзирателей! Это ж просто ужас!)

Тот же Филя-людоед мечтательно говорил Высоцкому:

— Хуй ли фельдшеру не жить? У него дрожжей от пуза.

Дрожжи давались нам в качестве антицинготного средства. Производили их на 37-м пикете из опилок (или на опилках, не знаю технологию). Сине-серые, консистенцией и вкусом они напоминали оконную замазку. Ничего, ели. И пили горький хвойный отвар — тоже от цинги.

Воры не зря называют себя босяками: ни дома, ни семьи настоящий вор иметь не должен. Посылок им ждать не от кого — а на штрафном лагпункте, где фраеров было не так уж много, некого было и «обжимать». Известное присловье: «довольно мучиться, пора и ссучиться» для многих становилось на Алексеевке руководством к действию: блатные шли в услужение к начальству. Один — Сашка Силютин по прозвищу Чилита — пал так низко, что стал дневальным оперуполномоченного.

Положенную «по нормам Гулага» крохотную порцию мясного здесь выдавали тем же мясом морзверя. Однажды в бухгалтерию пришла телефонограмма: «Вам отгружена по недосмотру партия морзверя с неотобранными половыми частями. По получении сего надлежит вернуть эти части на центральную базу для замены на полноценный продукт». Но было уже поздно: всё мясо успели пустить в дело. И на прием к начальнику ОЛПа явился юморист из бригады грузчиков, предъявил «неотобранную часть»: