Штормовой предел - Владимир Виленович Шигин Страница 57

на сильно уже подбитом "Ушакове", был ужасен по своим результатам. Кроме пожара в батарее от взрыва снаряда в жилой палубе загорелась обшивка борта и рундуки с командными вещами. К концу получасового боя нашим броненосцем были получены следующие повреждения, вдобавок ко вчерашним: 8-дюймовым снарядом была произведена большая пробоина по ватерлинии под носовой башней, несколько пробоин по всему борту, и наконец, огромное отверстие в борту под кают-компанией от снаряда, взрыв которого был ужасен по своей силе.

После перечисленных разрушений "Ушаков" быстро накренился на правый борт настолько сильно, что стрельба из башен стала недействительна вследствие уменьшения дальности, а затем и полной невозможности вращать башни против крена. При таких условиях командир, видя бесполезность дальнейшей стрельбы и использовав всю боевую способность своего корабля, приказал потопить "Ушакова". Были открыты кингстоны, затоплены бомбовые погреба и подорвана труба циркуляционной помпы в машинном отделении. Машины были застопорены, стрельба была прекращена, и людям было приказано выходить наверх и бросаться за борт, пользуясь имеемыми под руками спасательными средствами. Все наши шлюпки были избиты снарядами и осколками и вдобавок к матрацам и пробковым поясам могли служить лишь… большие спасательные круги, подымавшие на себе до тридцати человек… Вплоть до самого прекращения огня простояли на площадке, у дальномеров, мичманы Сипягин и Транзе с помогавшими им сигнальщиками… среди вихря проносившихся вокруг осколков. Едва успел я крикнуть дальномерщикам, что они больше не нужны и чтобы уходили вниз, как снаряд, разорвавшийся у основания боевой рубки, вдребезги разбил оба дальномера, снес стоявший на марсе пулемет и наповал убил последнего из спускавшихся с площадки — сигнальщика Плаксина, тело которого кровавой массой упало на мостик, около самой рубки…"

— Переборки не держат! — докладывали Миклухе-Маклаю механики.

Вслед за носовой башней замолчала и кормовая башня главного калибра, стволы ее орудий черпали воду. Огонь вела только последняя, 120-миллиметровая пушка, но и ее снаряды падали с большим недолетом.

"Все, — глухо сказал Миклуха самому себе. — Корабль погибает, теперь надо думать о людях".

Он обернулся к стоявшим рядом офицерам:

— Застопорить машины! Затопить бомбовые погреба! Подорвать циркуляционные помпы и открыть кингстоны! Команде спасаться! Первыми грузить раненых!

Удивительно спокойно и с полным самообладанием держал себя находившийся рядом с командиром старший офицер капитан 2-го ранга Мусатов. В кителе, с надетой поверх портупеей, с револьвером на боку, самым невозмутимым голосом он отдавал с мостика приказания плававшей за бортом команде и затем так же спокойно докладывал командиру о положении судна. В это время в рубке находились кроме командира старший штурман и старший артиллерист.

Как раз в это время снова раздался страшный взрыв снаряда под кормовой башней, и "Ушаков" начал крениться еще быстрее. Миклуха обвел взглядом находящихся в боевой рубке:

— Всех благодарю за службу. Прощайте, господа!

Только сейчас все обратили внимание, как постарел и осунулся за последние два дня командир, как поседела голова, а по лицу пролегли глубокие и многочисленные морщины.

* * *

Для ускорения гибели трюмный механик Джелепов с хозяином трюмных отсеков Шагигалеевым затопил патронные и бомбовые погреба. Вода хлынула в машинное отделение через открытые кингстоны и подорванные циркуляционные насосы. "Ушаков" остановился и начал быстро крениться на правый борт. Японцы огня не прекращали.

— Ну, гады, держитесь! — обозлился, выскочивший на ют мичман Дитлов. Вместе с комендорами Максимом Алексеевым и Матвеем Шишкиным он бросился к 120-миллиметровой пушке и выстрелил. "Адмирал Ушаков", погружаясь носом в воду, лёг на правый борт.

Из воспоминаний капитана 2-го ранга А.А. Транзе: "Японские крейсеры, пользуясь своим огромным преимуществом в ходе и большей дальнобойностью своих орудий, отойдя за пределы досягаемости наших снарядов, открыли огонь по броненосцу. Так начался наш последний, неравный бой. Вскоре же начались попадания в броненосец, появились пробоины, вспыхнули пожары. Наши снаряды ложились безнадежно далеко от неприятеля. От пробоин образовался крен, выровнять который из-за перебитых труб отливкой системы не представлялось возможным. Крен на правую сторону все увеличивался, а из-за крена дальность полета наших снарядов все более и более уменьшалась. Этим обстоятельством пользовались японские крейсеры, подходя все ближе и ближе к броненосцу. Наконец как следствие крена заклинились обе башни. Одно из двух 120-миллиметровых орудий правого борта было разбито, загорелись снаряды в беседках на верхней палубе. Действовало только одно оставшееся 120-миллиметровое орудие для подбодрения команды и… "на страх врагам". Японские крейсеры, видя, что наш огонь почти совсем прекратился, подойдя почти вплотную, в упор расстреливали броненосец из всех орудий (на обоих крейсерах было 8 восьмидюймовых и 30 шестидюймовых). Тогда командир приказал открыть кингстоны и взорвать трубы циркуляционных помп и, не делая "отбоя", разрешил команде спасаться "по способности", бросаясь в море. Все шлюпки были разбиты или сгорели".

Глава пятнадцатая

ПОГИБАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ!

…Неторопливо раскурив сигарету, командир поднялся на ходовой мостик. Невдалеке маневрировали, ведя огонь, "Ивате" и "Яку-мо", но на них уже никто не обращал внимания. Палуба "Ушакова" быстро заполнялась людьми. В воду бросали все, что могло держаться на плаву: пробковые матрасы и спасательные пояса, доски от разбитых снарядами шлюпок и круги. Следом прыгали матросы и офицеры. Паники не было, все делалось быстро, но организованно. Внимательно следя за оставлением корабля, Миклуха отдавал распоряжения по спасению команды.

На баке произошла трогательная сцена. Корабельный батюшка отец Иона стоял у борта с юным фельдшером, почти мальчиком. Последний мешкал и не решался броситься в воду. На вопрос батюшки, отчего он медлит, фельдшер ответил, что забыл в каюте образок — благословение матери — и не знает, как ему быть. Раздумывать было некогда, но батюшка все-таки ему сказал:

— Если благословение матери, то попытайся достать, Бог поможет.

Фельдшер быстро исчез и через весьма короткий промежуток времени он с сияющим, счастливым лицом снова появился на верхней палубе, но уже с образком в руках, после чего сразу выпрыгнул за борт.

…Еще до Цусимского боя мичман Гезехус, по совету судового врача, взял в артиллерийскую башню бутылку коньяку, на случай поддержать силы раненых. Бутылку он сдал башенному артиллерийскому унтер-офицеру с приказанием хранить ее до особого распоряжения. Во время дневного Цусимского боя, ночных атак и последнего нашего боя мичман и все находившиеся в башне совершенно забыли об этой бутылке. Но в последний момент, когда часть прислуги уже выскочила из башни, артиллерийский квартирмейстер о ней вспомнил, а вспомнив, обратился к Гезехусу с вопросом:

— Ваше высокоблагородие, а как же быть с коньяком?

Ошеломленный столь неуместным вопросом в момент гибели корабля Гезехус ответил:

— Какой там коньяк, брось его к черту,