Соломон Кипнис - Записки некрополиста. Прогулки по Новодевичьему Страница 57

Ее установили у кровати больного. А чтобы Игорь Евгеньевич, полный еще творческой энергии, но обреченный на неподвижность, мог хотя бы несколько часов в день работать, в мастерских его родного Физического института АН СССР сделали миниатюрную машину, которая поместилась на письменном столе, и на которую его переключали, когда он вставал с кровати.

Еще до того как на Тамма обрушилась эта страшная беда, его вклад в развитие физической науки, в создание атомного оружия был отмечен многими наградами: стал он Героем Социалистического Труда, лауреатом двух Сталинских премий, получил высшую для ученого награду — Нобелевскую премию.

Уже будучи в состоянии почти полной неподвижности, Тамм был удостоен самой высокой награды Академии Наук СССР — Золотой медали им. М.В.Ломоносова.

По уставу лауреат должен на Общем собрании Академии Наук прочесть доклад о своих работах. Ясно, что Игоря Евгеньевича от этого освобождала болезнь. Но он, не желая нарушать традиции, нашел в себе силы, чтобы написать такой доклад (более 20 страниц машинописного текста!!). Прочитать его на Общем собрании Тамм попросил своего ученика академика Андрея Дмитриевича Сахарова.

Долгих три года Игорь Евгеньевич пребывал в состоянии пленника машины, но благодаря мужеству, силе духа сохранил себя и как личность, и как ученый.

Трагическая, неминуемая развязка наступила 12 апреля 1971 года.

...В 1965 году, когда отмечали 70-летие Тамма, скульптор, художник, поэт Вадим Сидур подарил ему от имени его ученика, академика Виталия Лазаревича Гинзбурга, его жены и от себя аллегорическую картину, на которой изобразил юбиляра в облике Дон Кихота. «Соавторство» преподносивших картину объяснялось просто: еще до юбилея Гинзбурги, дружившие с Сидуром, познакомили его с Таммом, которого интересовало творчество скульптора.

Жена Сидура, Юлия Львовна, рассказывала мне, что когда к Сидуру с просьбой сделать надгробие обратились семья Тамма и Гинзбург, у него уже имелось несколько вариантов памятника. Сидур сам предложил один из них, который совпал с выбором близких.

Академик Гинзбург вспоминает, сколько пришлось затратить усилий, чтобы добиться требовавшегося от Художественного совета Министерства культуры согласия на установку памятника. А Совет этот почти каждый раз, когда автором выступал неугодный им скульптор Сидур, подвергал его работу уничтожающей критике.

Но сопротивление чиновников удалось преодолеть, и теперь на могиле И.Е.Тамма стоит памятник, который не может оставить равнодушным никого, кто увидит его.

Не пройдите и вы мимо!

(7-14-8)

«А» - И ВСЕ В ПОРЯДКЕ!

На подпись Сталину готовился приказ о присвоении гвардейского звания 66-й армии, отличившейся в боях с фашистскими захватчиками. Теперь ей предстояло стать «5-й гвардейской армией», а ее командующему Жидову А.С. — гвардии генерал-лейтенантом.

Сталин был не в восторге от «неблагозвучной» фамилии и уж совсем ему не хотелось, чтобы она звучала «за его подписью» по радио на всю страну.

Сталин высказал свое «фэ» в отношении звучания фамилии «Жидов» командующему Донским фронтом Рокоссовскому, в штабе которого готовили бумаги. Там нашли выход: заменить в фамилии «и» на «а». Сталин выслушал и сказал: «Жадов» — очень хорошо.

Жидов, теперь уже Жадов Алексей Семенович (1901- 1977), был благодарен вождю вдвойне — за «гвардейство» и за облагораживание фамилии, от которой он, якобы, немало натерпелся, а потому и не жаловал евреев.

Что-что, а воевал Жадов отменно. Заслужил звание Героя Советского Союза, после войны стал генералом армии, был начальником Военной академии им. М.В.Фрунзе, первым заместителем главнокомандующего Сухопутными войсками.

Послесловие к написанному:

Некоторые уверяют, что никакого генерала Жидова не было и все это выдумки.

Сообщаю: собственными глазами видел Постановление СНК СССР от 4 июня 1940 г., которым Жидову А.С. было присвоено звание генерал-майора.

Превращение Жидова в Жалова по воле Сталина — этот факт подтвердил мне и муж старшей внучки Жадова. Он же рассказал, что, чуть ли не на следующий день после случившегося, жена Жидова и их дочь Лариса получили новые паспорта, сделавшие и их Жадовыми.

Мой добрый знакомый поэт Семен Гудзенко, женой которого после войны стала Лариса Жадова, как-то пошутил:

— Говорят, что женился я по расчету, тесть-то был «ого-го какой начальник»! А оказалось — по любви, он ведь отказал дочери в своем расположении из-за моего полужидовства (отец Гудзенко был украинец, а мать еврейка — прим. ав­тора), забыв, что еще недавно он сам был полным жидовым.

(7-14-13)

RAEM

Эти огромные латинские буквы, выгравированные на высоком надгробном гранитном столбе, видны издалека.

Само по себе такое сочетание букв никакого смысла не имеет и сокращением тоже не служит. Это — позывные радиста советских полярных станций и арктических экспедиций Кренкеля Эрнста Теодоровича (1903-1971), который за высочайший класс работы значился в неписаной табели о рангах «коротковолновиком мира № 1». (О нем также в новелле «Папанинцы».)

На позывных RAEM Кренкель выходил на связь и в долгие месяцы жизни «папанинцев» на дрейфующей во льдах станции «Северный полюс-1». И все, что сообщалось на материк, и все, что приходило оттуда, знал радист. Секретов от Кренкеля, понятно, не было, и быть не могло.

Но, оказывается, имелась все-таки информация, которую ему не полагалось знать....На льдине жили четверо: трое из них партийцы — Папанин, Федоров, Ширшов, один беспартийный — Кренкель. А раз есть три члена партии, то по уставу должна существовать партячейка. Так и было. Ячейку создали, секретарем выбрали Папанина.

С Большой Земли в низовую парторганизацию периодически поступала закрытая политическая информация — только для сведения коммунистов. И было ее немало: сообщения об арестах врагов народа, о процессах над изменниками родины, ведь это были 1937-38 годы.

Принимал такие сообщения, конечно, беспартийный Кренкель (а кто же иной мог это делать?). Затем он, как положено, ставил па материале гриф «Секретно» и вручал его Папанину.

Обсуждать полученную информацию полагалось на закрытом партсобрании, что строго выполнял Папанин. А беспартийному Кренкелю ничего не оставалось, как покидать теплую палатку и мерзнуть, с нетерпением ожидая, когда же коммунисты примут решение, клеймящее очередных врагов народа, встанут и запоют «Интернационал», ставший для радиста сигналом к столь желанному возвращению в «дом».