Мейлах Бакальчук-Фелин - Воспоминания еврея-партизана Страница 57

В некоторых деревнях, как только они были освобождены Красной Армией, поселились евреи. Был февраль, стояли крепкие морозы. Евреи, скрывавшиеся в лесах, спешили в деревни, где найти теплое жилье и раздобыть пищу было легче, чем в городах. Никто из них не думал, что в обстановке побед Красной Армии бандеровцы продолжат свою деятельность. Но они горько ошиблись.

И эта ошибка была причиной многих жертв. Даже в партизанское село Озеры, давшее приют десяткам евреев, спасшее их от фашистов и гитлеровских палачей, проникли бандеровцы и убили отважного еврейского партизана Бегуна из Высоцка и молодую женщину Клес из Домбровиц с ее пятилетним мальчиком. В селе Сварыцевичи бандеровцы безжалостно убили партизана Грицюка со всеми его детьми. Маленький ребенок Грицюка был изрублен топором.

Таких случаев было много в разных местах. Советские армейские части вели ожесточенные бои с бандеровцами. Партизанские отряды также включились в борьбу с ними.

Партизаны нашего Соединения откликнулись на призыв отправиться в польские леса для продолжения борьбы против нацистов. Некоторые евреи записались в десантную группу, которая готовилась к высадке на чехословацкой территории. Многие молодые евреи вступили в ряды Красной Армии.

Война продолжалась с еще большей ожесточенностью. Эшелон за эшелоном с военными и снаряжением продолжали идти на фронт. Вблизи освобожденных городов и населенных пунктов, где мы находились, шли бои. В Ковеле еще держались немцы, и советские войска вели наступление на Дубно. Немецкая авиация днем и ночью бомбила освобожденные города и местечки Волыни. Бомбежки разрушали города и приводили к человеческим жертвам.

В этой военной вакханалии каждый из нас был подавлен. И не только из-за воздушных налетов, но и из-за чувства удручения. Сердце было сжато, и большой клубок ран стал разворачиваться. В одной книге сказано, что когда наступит свобода, оголятся у освобожденного человека все его раны; до этого цепь рабства крепко сковывала его и скрывала его раны, но как только цепь разорвется, страшно разболятся все его раны.

Во время страшных потерь, находясь в тисках гетто, все были как бы в состоянии оцепенения, парализованности. Все были охвачены безнадежностью и отчаянием. Люди отдавались на волю злобного рока, подчиняясь ему. В большинстве случаев умерла всякая инициатива, а мысль была скована чувством апатии и неизбежности судьбы. Даже дети своими мыслями похожи были на дряхлых стариков, толкуя, что это страшное время — веление судьбы. Моя дочурка Фелинька все время успокаивалась своими умными и сердечными словами: «Папочка, где это сказано, что я должна жить 70–80, а не 16–18 лет?» Я слышал как маленькие дети говорили с безразличием: «Роют ямы». Маленькие дети за несколько дней до резни играли в переулках гетто в игру «Как немцы нападают на евреев». Одна группа детей была евреями, другая — немцами.

Дети гетто хорошо знали горькую действительность, знали о немецких «акциях» против евреев, предчувствовали гибель, которая прекратит их молодую жизнь, и все же играли, чтобы хоть на короткое время рассеяться и забыться перед грозной мыслью о смерти.

В партизанских буднях стремление мстить врагу превышало все. Промежутки между одним боем и другим были коротки. Боевой пыл не остывал ни на минуту, и поэтому открытые раны страшной трагедии не раздражались в такой мере, как это стало, когда мы вышли из лесов. Безмерно разболелись раны у каждого еврейского партизана. Был подведен итог, оказавшийся с таким громадным кровавым дефицитом. Редко у кого остались жена, ребенок, брат или сестра, с которыми можно было дальше шагать по жизни.

Труден был путь к нашей свободе. Немало партизанской крови было пролито на дорогах и тропинках, в лесах и на полях. Но еще труднее было «встречать и приветствовать жизнь».

Очень тяжело было ступать на землю разрушенных еврейских городов и местечек. Ноги одеревенели, и мы шатались, как годовалые дети. Ужасающе выглядела панорама каждого еврейского поселения. Еврейские дома были превращены в кучи пепла. В сохранившихся домах окна и двери выломаны, настежь распахнуты. Не менее болезненную картину представляли дома, где поселились новые хозяева. В еврейские жилища вселились люди другого народа, с другим языком.

С тяжелым чувством шли мы от улицы к улице, от одного ряда домов к другому. Казалось, что вот-вот распахнутся двери и навстречу тебе выйдут добросердечные волынские евреи, а со двора вылетят еврейские дети, или что вот сейчас выйдут из домов и дворов святые мученики, из каждой щели выйдут умерщвленные и раздастся песня еврейских детей о козочке и красных апельсинах. Получилось так, что мы, оставшиеся в живых, выглядели, как выброшенные из пращи камни, как опавшие со сваленных деревьев листья.

Местное нееврейское население в большинстве своем, на девяносто пять процентов, осталось жить на оккупированной немцами территории. Многие впитали в себя полную дозу антисемитизма и охотно приветствовали истребление евреев. Безусловно, были гуманные, человеколюбивые люди, которые даже с большим риском для своей жизни спасали и оберегали евреев от рук немецких палачей. Но значительная часть местного населения была недовольна и возвратившейся советской властью, и оставшимися в живых евреями. Возможно, что националистическая часть населения и хотела избавиться от немецкой оккупации, но и советскую власть встретила враждебно. С особенным недовольством встретила эта часть населения еврейских партизан и оставшуюся в живых кучку евреев, вышедших из укрытий. Она вела среди красноармейцев и советских работников антиеврейскую пропаганду. Распространялись слухи, что евреи не будут допущены к высоким должностям, навязывалось мнение, что еврейские партизаны воевали в лесах не из-за преданности Советам, а потому что у них не было другого выхода. Очень досадно было, когда отдельные советские деятели пережевывали эти же самые слова. И особенно были оскорблены еврейские партизаны, оскорблены наши национальные чувства, когда председатель Совета министров Украинской ССР Никита Хрущев в своей речи в Сарнах, которая потом была опубликована в прессе, сказал, что «немцы истребляли украинцев, поляков и другие народы», не упомянув евреев. А этот митинг в Сарнах с участием Хрущева происходил недалеко от братской могилы в предместье Полесское, где покоились останки шестнадцати тысяч истребленных евреев. Там, в Полесском, лежали в ямах мученики Сарн и окрестных местечек.

Это поведение нас очень угнетало, и на фоне развалин и рассеянных братских могил мы не очень радовались нашему выходу из партизанских лесов. В партизанских рядах мы не чувствовали того отношения, которое почувствовали после сдачи оружия. Внутреннее опустошение всплыло на поверхность и задело все уголки нашей души. Нам не мил был сытный хлеб, нас не радовала свобода. Угнетенное состояние нарастало со дня на день, и будущее также казалось нам насыщенным еврейской кровью[85].