Виталий Мельников - Жизнь. Кино Страница 57

История постепенно обрастала подробностями, диалоги стали афористичными, почти репризными. Нас понесло – мы уже не думали о том, что «пройдет» и что «не пройдет». Рабинович едва успевал за нами хоть как-то фиксировать возникающие эпизоды. Кругосветное путешествие начальника Чукотки тоже разрасталось. По ходу действия, он сталкивался у нас, например, с белоэмигрантами, которые гонялись по всей Калифорнии за чукотским миллионом. Попутно, в доках Сан-Франциско наш герой пытался раздуть мировую революцию. Потом, в фильме этот эпизод сократился до одного мгновения, где начальник Чукотки кричит негру-стюарду: «Рот фронт!» На худсовете было много споров и предостережений. Однако сценарий понравился Юрию Герману, и мы победили. Но это была победа на уровне творческого объединения, а требовалась виза директора Ленфильма, Киселева.

Так уж повелось – каждый начальник на своем уровне должен был нести ответственность за будущий фильм. У Киселева было два таланта: во-первых, он с чувством пел цыганские романсы, а во-вторых, смешно рассказывал еврейские анекдоты.

– Ну и накрутили вы, ребята! – сказал Киселев. – Просто анекдот! Кстати, – спросил он у Виктора, – твоя фамилия Рабинович?

Виктор кивнул.

– Видишь, что получается, – обратился Киселев к Виктору, – сценарий у вас – сплошной анекдот, да еще и автор – Рабинович. А фильм юбилейный, к Октябрю. Я, конечно, не антисемит. Я сам, можно сказать, цыган, но я бы, на твоем месте, взял псевдоним. Согласен?

Виктор пожал плечами. Киселев размашисто написал на сценарии: «Утверждаю», а пониже и помельче дописал: «Под ответственность тов. Хейфица». Мы вышли от Киселева с утвержденным сценарием. Его бережно нес сценарист Виктор Викторов (бывший Рабинович).

Теперь предстояло как-то узаконить нашу затею. Перестраховщик Гринер не заключал с нами никаких договоров, и мы работали «за так». Необходим был и официальный приказ о запуске фильма в производство. Гринер тут же отослал меня к Хейфицу. Иосиф Ефимович, глядя куда-то в сторону, объяснил, что он хорошо ко мне относится, но, поскольку я, формально, не числюсь в его объединении, «разговор о постановке картины пока начинать преждевременно». Для меня это было полной неожиданностью. Но, поскольку Хейфиц вскользь упомянул фамилию Гомелло, мне все стало ясно. Покусанный редактор оказался еще и злопамятным редактором.

Утром Гринеру поступил ультиматум, гласивший, что авторы сценария «Начальник Чукотки» Владимир Валуцкий и Виктор Викторов (бывший Рабинович) доверяют постановку своего сценария только режиссеру В. Мельникову. «В противном случае, не будучи связанными с Первым объединением никакими обязательствами, мы передадим сценарий на другую студию». Хитрец Гринер оказался в собственной ловушке. На следующий день он вызвал нас всех троих и, как ни в чем не бывало, заявил, что мы безответственно опаздываем с началом работы, что близится осень, а еще не выбрана натура, и, вообще, пора начинать кинопробы.

– А приказ? – спросил Валуцкий.

– А Мельников? – спросил бывший Рабинович.

– Приказ уже висит на стене! Давным-давно! – нагло удивился Гринер.

Начались хлопоты с комплектованием съемочной группы. Название картины всех пугало. Съемки на Чукотке – это не для теплолюбивых киношников. Мы сговорились с моим сотоварищем по «Леннаучфильму», оператором Эдуардом Розовским. Нам пришлось вместе поколесить по европейскому Заполярью и Карелии на съемках одной видовой картины. Кроме того, Розовский только что снял фильм «Человек-амфибия» и трудностей не боялся. В свою очередь, Розовский рекомендовал мне художника Гаухмана-Свердлова. И мы полетели!

На Чукотку в то время лететь нужно было через Новосибирск, Якутск, Магадан, Марково, Анадырь. На каждом перевалочном пункте пассажира поджидали непогоды, пересадки и прочие неприятности. В бухту Провидения мы попали уже к середине сентября. В Беринговом проливе романтически плавали льдинки и фонтанировали киты. Все было как положено в Арктике. Взлетная полоса здесь упиралась прямо в море. На облупленном фюзеляже старого самолета было написано: «Аэропорт Провидения». На этом самолете, возможно, летали еще Чкалов, Байдуков и Беляков. В хвосте бывшего лайнера располагался буфет с «прохладительными напитками». Самым прохладительным и самым слабым напитком здесь считалось шампанское. Дети и старики, в ожидании своего рейса, запивали им таблетки и дорожную снедь. При этом считалось, что на Чукотке сухой закон.

Марксен Гаухман-Свердлов был человек одержимый. Мы не успели еще как-то внедриться и спланировать свою жизнь, как он уже потащил в казарму, где нас приютили пограничники, все, что ему казалось нужным для обстановки и реквизита. Он тащил с побережья вонючие тюленьи шкуры, оленьи рога, выпрашивал у местных жителей утварь и старые кухлянки. Взор его горел диким огнем искателя сокровищ.

Однажды распахнулась дверь в нашу комнату и в проеме появился ящик с коньяком. Над ящиком возвышалась зеленая велюровая шляпа. Владелец шляпы с грохотом поставил ящик на стол.

– Будем знакомиться, – сказал гость, – я Леонид Ильич Черемисов, председатель исполкома Святого Лаврентия.

Увидев в наших глазах удивление, Леонид Ильич разъяснил, что он руководит районом, расположенным в заливе Святого Лаврентия. Согласно каким-то морским картографическим правилам, переименовать это место мы не имеем права.

– Не то что район, – у нас и райком партии тоже Святого Лаврентия, – пожаловался Черемисов, раскупоривая первую бутылку.

Он скинул велюровую шляпу, ротиновое пальто с накладными плечами и предстал перед нами в сталинском френче, галифе и белых бурках. Мода в одеянии начальников здесь запоздала лет на двадцать. Мы рассказали Леониду Ильичу краткое содержание сценария, обходя, по возможности, сомнительные места. Сценарий он одобрил, но усомнился, сможем ли мы снимать на Чукотке. Не потому, что тут полярная ночь, а потому, что много пьют. Так, попивая армянский коньячок, он рассказывал нам всякие случаи и перечислял степени, до которых допивается население в подвластном ему районе.

Недавно, например, одного передового охотника ухлопал собственный сын. Они с отцом обмывали почетную грамоту, которую вручил отцу сам Черемисов. После первого же тоста у отца с сыном возникла дискуссия: оградит ли отца от злых духов почетная грамота или не оградит. Отец утверждал, что оградит и даже от пули убережет. Более прогрессивный сын не верил. Еще выпили. «Правда, подсыпали себе в стаканы сушеный мухомор», – уточнил Черемисов. После третьего тоста отец и сын решили на деле проверить бронезащитную силу почетной грамоты. Отец встал поближе к свету, сын прицелился и влепил папе заряд точно в лоб. «Я же ему говорил, а он не верил!» – объяснял потом сын.