А. Солнцев-Засекин - Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова Страница 58

Прежде чем отвести в тюремную камеру, меня снова подвергли тщательному обыску, искали главным образом яд, о котором я писал в забытом письме. Искали всюду, но в ушах не смотрели. После осмотра, который не обошелся без всяких любезных замечаний, меня отвели в помещение, где приблизительно восемнадцать чинов императорской и королевской армий убивало время игрой в «мельницу» или «рамку». При моем входе на минуту все смолкло, а когда тюремная дверь закрылась, меня окружили несколько любопытных, желая знать причину моего прихода. Я рассказал, и игра прекратилась.

Я узнал, что за это дело я здесь сижу не один, что заключен какой-то доктор и еще трое русских. Как потом оказалось: доктор Гутковский, Мартьянов, Веселов и Цезарский. Это подтвердило правильность моей догадки, что мое письмо преждевременно обнаружило наш побег и я слишком поздно пожалел о своей неосторожности. Прежде чем я успел привести свои мысли в порядок, меня отвели в помещение стражи, где мне надели на руки и на ноги оковы и в сопровождении двух человек, сторожа и ключника, отвели в военную прокуратуру. Там мне сообщили о моем предварительном заключении с поучением, что в течение трех дней я могу подать «памятку». Затем записали мои приметы и сделали предварительный допрос. Без сопротивления я во всем сознался.

Судьба «изменника»

После допроса меня отвели обратно в гарнизонную тюрьму, а оттуда с наступлением темноты на гору, где вблизи замка была устроена тюрьма, и заключили в одиночную камеру. Следствие тянулось полных восемь недель. Почти каждый день меня везли на допрос по городским улицам в кандалах. Разумеется, что это вызывало скопление людей. Среди них были и такие, которые плевали мне в лицо и готовы были меня растерзать. К сожалению, это были люди не всегда мадьярской или немецкой национальности. Это были тяжелые дни, которые трудно забыть. По окончанию следствия мне объявили обвинительный акт и назначили время суда на 24, 25 и 26 октября 1916 года. Мне сообщили, что моим защитником будет надпоручик (штабс-капитан) Шейнер, а прокурором Шварц. Ввиду обширности судебного разбирательства, я не буду подробно о нем писать, а коснусь только некоторых его пунктов. Прежде всего, коснусь свидетелей и их показаний, которых было приглашено сорок восемь человек. Первым был заслушан начальник больницы штабной врач доктор Максимилиан Клейн. Он бросил мне упрек за принесенные ему неприятности и затем изложил, как было обнаружено наше бегство и какие меры были приняты для нашей поимки.

Особенно следует затронуть показания доктора Гутковского, Мартьянова, Веселова и Цезарского. Все четверо открыто сознались, что принимали участие в побеге генерала Корнилова и заявили, что их прямою обязанностью было как можно лучше позаботиться об его успешном исходе. Повинуясь приказанию своего начальника, они не совершили преступления, за которое бы могли нести ответственность, и просят на основании этого судебное преследование против них прекратить.

Против этого восстал прокурор, который доказывал, что они совершили преступление, помогая чину императорской и королевской армии совершить злодеяние, и не только в случае побега, но и в смысле измены Родине, и поэтому они подлежат полной правомощи австро-венгерских воинских законов.

Защита и приговор

На суде надпоручик Шварц как представитель военной прокуратуры в своих выводах коснулся и того, как мягкость мер австро-венгерского правительства против политических преступников чешской национальности вредит интересам государства и как нужны примерные наказания, чтобы пресечь подобного рода поступки. Указывал и на то, что в Чехии чуть не каждая служанка воспитана в славянофильском духе и является политически зрелой, что школьная молодежь воспитывается в неприязненном к Австрии духе, и поэтому чешский солдат, вместо того, чтобы с воодушевлением сражаться за своего императора и Родину, добровольно уходит к неприятелю и считает для себя за честь изменить «Родине». Если изменнические рейды д-ра Крамаржа и целого ряда чешских политиков избегают заслуживаемой кары, то в таких отдельных случаях рука справедливости не должна останавливаться… Доказательством виновности обвиняемого является полное признание, найденные и следствием обоснованные факты и его собственной рукой написанное письмо, в котором он мотивирует свой поступок выдержкой: «Лучше смерть, чем жизнь невольника»…

По окончании речи защитника, после почти полуторачасового совещания суд вернулся и вынес следующий приговор: «Смертная казнь через повешение, лишение гражданских прав и исключение из списков армии…» Я этого и ожидал, но сознаюсь, что на меня все же это подействовало, и лихорадочная волна пробежала по всему телу. Мой защитник поднялся и обжаловал приговор по форме. Суд принял жалобу к сведению. Доктор Гутковский, Мартьянов, Веселов и Цезарский были приговорены к дисциплинарному наказанию на восемь недель.

Заживо похороненный

По окончании разговора с защитником меня отвели обратно в камеру. У двери и окна стояла стража, наблюдавшая за каждым моим движением, дабы я не попытался убежать. Скованный по рукам и ногам должен был я там ожидать окончательного решения. Это были горькие минуты неопределенности, когда при каждом шорохе ключа я думал, что уже идут за мною. Это продолжалось девять месяцев.

По истечении этого времени меня снова привели в дивизионный суд и там сообщили, что верховный военный суд отменил смертную казнь и приказал дело заново пересмотреть. Через восемь дней меня снова вызвали на суд и присудили к десяти годам заключения в крепости. Через два месяца после нового приговора меня отправили в крепость в Комарно. Посланное вперед извещение, характеризовавшее меня как человека крутого характера, решившегося использовать для побега малейшую возможность, сделало для меня пребывание там просто невозможным. Мне пришлось быстро убедиться, что жизнь при таких условиях равняется медленному умиранию. Сырая камера, холод, голод и побои – имея такие условия, я начал подумывать, как выбраться из этого горнила очищения. Всячески приходилось ломать голову, и я выработал новый план.

Я начал симулировать сумасшествие. Через тринадцать дней меня осмотрел врач-психиатр и отправил в дом сумасшедших для выяснения моего сумасшествия. Я этого желал и был убежден, что нахожусь на пути к желанной свободе. Когда 20 сентября 1918 года меня перевозили в военную лечебницу для душевнобольных, я улучил удобный момент и выскочил из поезда в смирительной рубашке, направился к лесу и был спасен. Прежде чем мои проводники заметили мое исчезновение, я уже был на приличном расстоянии от железной дороги и, продолжая днем и ночью свой путь, пришел в город Трнаву, где ночью перелез стену и скрылся в здании больницы. Случайно это оказалась та же больница, куда меня отправили для исследования моего душевного состояния. Скрываясь днем, я выходил только ночью, чтобы остатками пищи удовлетворить голод. В таком состоянии и при таких обстоятельствах я дождался 28 октября, дня нашего народного освобождения, который был и моим полным освобождением.