Сандрин Филлипетти - Стендаль Страница 58

Когда любовь подает в отставку

«Г-н Бейль» решил не допускать более неосторожности, живя в обществе, столь мало способном к восприятию иных идей: «Я надеюсь, что со временем стану столь же глуп, сколь и мой предшественник», и по этой причине теперь был совершенно раздавлен скукой. Постепенно гасла и любовь: Джулия не подавала более признаков жизни. Его подозрения росли, он пытался угадать различные причины ее молчания, за исключением одной: что она может полюбить другого человека. Зато в Риме он обнаружил интересные старинные итальянские манускрипты и взялся за их перевод.

23 января, накануне своего пятидесятилетия, он отправился в Сиену — в третий и последний раз. 1 апреля Джулия наконец приоткрыла тайну того, что происходило в ее душе: «…Я познакомилась с человеком, любезным и дорогим моему сердцу, и чувствую, что он может стать опасен для меня, если я буду чаще с ним видеться… <…> Дорогой друг, не обижайтесь на меня за мою искренность, Вы сами часто говорили мне, что любите, когда я открываю Вам свое сердце: ну что ж, это сердце сейчас в большой опасности…» Понимая, что его-то самого она уже вытеснила из своего сердца, он ответил ей с деланым безразличием: «Ну что же, будем теперь лишь друзьями». Но боль от этого расставания сильно его обожгла.

Лишенный общения с Александром Тургеневым, который покинул Рим, литератор снова погружается в итальянские манускрипты. Теперь он счастлив только в работе, но в то же время, охваченный потребностью рассеяться, снова подумывает о побеге. Он и устроил его себе с 20 мая по 6 июня: сначала в Ливорно, потом во Флоренцию, где за ним по-прежнему следили.

16 июня близкий друг Анри Абрахам Константен также покинул Рим; спустя восемь дней Джулия вышла замуж — в общем, Рим стал могилой его чувств: «Мне более не дано услышать что-нибудь, что меня удивило бы. Я думал, что смогу жить прекрасным, и только им, — но это оказалось для меня невозможным. Два года такой жизни доведут меня до полного истощения». Он испытывает потребность в живых беседах, которые не уподобляются официальной церемонии, и сообщает Доменико Фиори, что всего лишь месяц пребывания в Париже на целый год вернул бы ему возможность свободно дышать: «Если я поеду в Париж, то проведу там всего лишь дней тридцать и двадцать пять раз схожу в театр. Я посещу лишь салон мадам де Траси и очень постараюсь не выставлять наружу весь тот ум, о котором вы говорите, причем эти усилия не будут мне тяжелы: мысль о недоброжелательстве людей меня леденит. С другой стороны, жизнь не стоит на месте: я прожил уже полвека, так стоит ли умирать от скуки из-за избытка осторожности? Мне так немного осталось, что не стоит лишать себя удовольствия из-за такой маленькой, совсем пустячной опасности».

Проведя несколько дней в Неаполе, 25 августа Анри собрал чемоданы. Незадолго до его отъезда бесконечно преданная ему Сара Ньютон де Траси подтвердила, что провела настоящее расследование, чтобы убедиться, что никто в Париже ничего не предпримет против него. Уже 11 сентября, успокоенный, он вновь окунулся в столь знакомую ему парижскую жизнь.

Его парижские приключения затянулись на три месяца вместо одного — здесь он чувствовал себя свободным как ветер. Он остановился в отеле Валуа на улице Ришелье; у него не было времени читать, а тем более — писать. Он возобновил прежние знакомства и заводит новые. Он отдает себе отчет в тех изменениях, которые произошли в стране в результате Июльского переворота, но Мериме не может не отметить: «Я нахожу его точно таким, каким оставил, уезжая в Испанию. Но время ушло вперед — и он оказался позади. Он не чувствует более тонкостей французского языка и не оценил пока тех новшеств, которыми обогатился язык за время его отсутствия. Впрочем, я надеюсь в скором времени научить его всему, чего ему пока не хватает».

4 декабря Анри выехал обратно в Италию. Он увозит с собой рукопись «Лейтенанта» своей приятельницы Жюли Гольтье — он обещал ей дать честный отзыв об этом ее романе.

Проехав через Лион, он сел на пароход, следовавший в Авиньон, и оказался на нем в компании с Жорж Санд и Альфредом де Мюссе. Он произвел сильное впечатление на писательницу как глубокими мыслями, так и блестящим насмешливым умом и сардоническим темпераментом. «Я беседовала с ним полдня и нашла его очень интересным. Он посмеялся над моими итальянскими иллюзиями, уверяя, что я очень быстро от них избавлюсь и что художники, ищущие прекрасного в этой стране, — простофили. Я ему не поверила, видя, что он просто устал в этом своем итальянском изгнании и возвращается туда неохотно. Он высмеял, и очень забавно, тип итальянца, который он терпеть не может и к которому был совершенно несправедлив. Он предсказывал мне страдания, которых я как раз совершенно не боялась, утрату интересных собеседников и всего того, что, по его мнению, является жизнью интеллектуальной: книг, газет, новостей. Я поняла, чего не хватало этому очаровательному уму, такому оригинальному и позерскому, — собеседников, которые могли бы его оценить и поддержать. Он особо подчеркивал презрение ко всяческому тщеславию и старался обнаружить в каждом собеседнике некую претензию, которую мог бы выжечь непрерывным огнем своих насмешек. Но я не думаю, чтобы он был злым, — слишком уж он старался им казаться».

Наступил вечер, и капитан корабля не решился проходить под мостом Сент-Эспри в темноте, поэтому они, как и другие пассажиры, остановились в не слишком привлекательном трактире и там поужинали. «Он был там страшно весел, прилично напился и, пустившись танцевать вокруг стола в своих толстых меховых ботах, выглядел немного гротескно и совсем не красиво», — вспоминала Жорж Санд.

В Авиньоне они сделали остановку и посетили старинную церковь, где Анри вздумалось придраться к старой деревянной крашеной статуе Христа в натуральную величину. «Он терпеть не мог эти отталкивающие подобия, которые так обожаемы жителями Средиземноморья, по его убеждению, за их варварское уродство и циничную наготу. У него было желание наброситься с кулаками на эту статую».

Затем Анри отправился в Геную по суше — и их трио распалось. Совместная часть их путешествия прошла, бесспорно, весело, но в конечном счете Жорж Санд устала и от его речей, и от его эксцентричного поведения: «…Если бы он тоже поехал дальше морем, то я пошла бы пешком через горы».

Неоконченный роман

«Возвращение из отпуска — грустный момент. Я мог бы написать целых три страницы, и даже неплохие, на эту тему. Спрашиваешь себя: „Я так и буду жить и стареть вдали от моей родины?“ Или просто „родины“, как более модно сейчас говорить».