Валерий Михайлов - Михаил Лермонтов. Один меж небом и землей Страница 58

Человек – незабвенное забывал, у Демона – это не вышло: дух полюбил впервые:

Но уж не то его тревожит,

Что прежде, тот железный сон

Прошел. Любить он может – может,

И в самом деле любит он!

«Посланник рая, ангел нежный» встал на пути его любви, и дева счастлива рядом с ангелом – чего Демон и не стерпел. Зато какие слова напоследок высекает из его сердца погибшая любовь!.. Лермонтов переписывает заново последний монолог Демона, расцвечивая его речь удивительными красками:

С тобою розно мир и вечность

Пустые звучные слова,

Прекрасный храм – без божества.

………

Люблю блаженством и страданьем,

Надеждою, воспоминаньем,

Всей роскошью души моей…

………..

И для тебя с звезды восточной

Сниму венец я золотой,

Возьму с цветов росы полночной,

Его усыплю той росой;

Лучом румяного заката

Твой стан, как лентой, обовью

И яркий перстень из агата

Надену на руку твою.

Всечасно дивною игрою

Твой слух лелеять буду я.

Чертоги светлые построю

Из бирюзы и янтаря…

Я опущусь на дно морское,

Я полечу за облака

И дам тебе все, все земное,

Люби меня!..

Все, все земное – поцелуй, несущий смерть.

И снова – одинокий полет в вечности: в страдании, без цели и надежды.

По следу крыл его тащилась

Багровой молнии струя…

6

Случайностей не бывает, и гении – лучшее доказательство.

Вслед за Лермонтовым, сосланным на Кавказ после стихотворения «Смерть поэта», туда же чудесным образом перелетел и Демон.

Испанский монастырь, море, волны, бьющиеся о скалы, растворились в призрачном условном пространстве ранних редакций поэмы: отныне «изгнанник рая» стал летать над вершинами Кавказа, а безымянная, вроде бы испанская монахиня превратилась в красавицу грузинку по имени Тамара. Поначалу она даже не монахиня, а простая земная девушка, в ожидании свадьбы, – но жених гибнет, и Тамара, искушаемая Демоном, спешит навсегда укрыться в монастыре.

Нет, недаром Лермонтова вновь привело на Кавказ, не зря он колесил и скакал по горным дорогам, взбирался на скалистые вершины, слушал шум бурных речек, ел чурек и пил кахетинское, ночевал на земле под буркой. Отныне земля в его поэме о злом духе, ранее больше походившая на театральную декорацию, стала настоящей, живой : обрела цвета, запахи, звуки, зажила жизнью горцев.

Кавказ с детства волновал его душу и откликался в ней лирическими стихами и поэмами. Однажды, в 1832 году, Лермонтов пропел ему чуть ли не гимн, писанный ритмической прозой:

«Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас и о небе. Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи, кто раз лишь на ваших вершинах Творцу помолился, тот жизнь презирает, хотя в то мгновение гордился он ею!..»

Шестая редакция «Демона», первая из кавказских , датирована 1838 годом, «сентября 8 дня». Поэту двадцать четыре года, он достиг творческой зрелости, – и его вечная поэма, коснувшись кавказских реалий, словно бы сразу обрела плоть и кровь, весь дух этой прекрасной земли.

Надмирный полет Демона чуден и высок, как его «лучших дней воспоминанья»,

Тех дней, когда в жилище света

Блистал он, чистый херувим;

Когда бегущая комета

Улыбкой ласковой привета

Любила поменяться с ним;

Когда сквозь вечные туманы,

Познанья жадный, он следил

Кочующие караваны

В пространстве брошенных светил;

Когда он верил и любил,

Счастливый первенец творенья!

И, если юноша поэт, достигнув горных вершин, испытывал вслед за гордостью презрение к жизни, то в Демоне, после его надзвездных кочевий, и веков бесплодных, и власти над ничтожной землей, ничего на душе, кроме равнодушной пустоты:

И зло наскучило ему!

Дик и чуден – и Кавказ, и весь Божий мир вокруг, но «гордый дух»

Презрительным окинул оком

Творенье Бога своего,

И на челе его высоком

Не отразилось ничего.

Вся красота земли, «роскошной Грузии долины» для изгнанника – ничто:

И все, что пред собой он видел,

Он презирал иль ненавидел.

И лишь юная красавица Тамара, легко танцующая на кровле, вдруг неизъяснимо взволновала его; а благодатный звук – поразил его до самой глубины существа…

В новой редакции поэмы Демон уже не намеренно губит Тамару – он сам не властен над собой, он лишь рука судьбы в заведенном Творцом мироустройстве. Демон хочет, чтобы Тамара принадлежала только ему, и потому убирает со своего пути ее жениха, а когда конь приносит на брачный пир убитого всадника и Тамара рыдает от горя, Демон волшебным голосом утешает ее. Лермонтов – тоже волшебно – перекидывает ритмическое ударение в слоге: переходит с 4-стопного ямба на певучий 4-стопный хорей – и пишет словно бы не земными словами, а прозрачным, мерцающим светом и воздухом:

«На воздушном океане,

Без руля и без ветрил,

Тихо плавают в тумане

Хоры стройные светил;

Средь полей необозримых

В небе ходят без следа

Облаков неуловимых

Волокнистые стада;

Час разлуки, час свиданья —

Им не радость, не печаль;

Им в грядущем нет желанья

И прошедшего не жаль.

В день томительный несчастья

Ты об них лишь вспомяни;

Будь к земному без участья

И беспечна, как они.

И – вновь перелет: с неба на землю, соединение двух стихий.

Вновь чудесная перемена ритма – и пленительные стихи:

Лишь только ночь своим покровом

Долины ваши осенит,

Лишь только мир, волшебным словом

Завороженный, замолчит,

Лишь только ветер над скалою

Увядшей шевельнет травою,

И птичка, спрятанная в ней,

Порхнет во мраке веселей,

И под лозою виноградной,

Росу небес глотая жадно,

Цветок распустится ночной,

Лишь только месяц золотой

Из-за горы тихонько встанет

И на тебя украдкой взглянет,

К тебе я стану прилетать!

Гостить я буду до денницы

И на шелковые ресницы

Сны золотые навевать…»

Этот голос «чудно-новый», эта упокоительная песнь, где слиты воедино земная надмирность и надмирная земность, – эта колыбельная Демона , может быть, единственная в своем роде, упоительная по благозвучию, умиротворенности и небесной красоте… – какая земная душа перед этим устоит!..

И Тамара пала… Она попыталась поначалу спастись от обольстителя в монастыре, но во сне ли, наяву ли уже запечатлелось у нее на душе, как

Пришлец туманный и немой,

Красой блистая неземной,

К ее склонился изголовью;

И взор его с такой любовью,