Петроний Аматуни - Крепкий орешек Страница 6

— А не страшно… летать?

— Пожалуй, нет, — улыбнулся летчик. — Вот на ковре-самолете не знаю как… Может, и страшновато было бы. А это же машина. На машине не страшно!

— Значит, и мне можно?

— Всем можно. Но для этого, знаешь, каким надо быть человеком?

— Каким, дядя? — затаив дыхание, спросил Шашин.

— Решительным и точным. Уметь управлять своим характером. Вот так-то… Ну, ступайте домой, желаю успеха.

Мечта Шашина сбылась: он поступил в летную школу Гражданского воздушного флота. Отлично закончив теоретическую программу, в первых же учебных полетах обнаружил незаурядные способности: усваивал все буквально на лету.

Природа вдохнула в Шашина счастливейший дар: в любых условиях безукоризненно чувствовать положение своей машины в пространстве; у него изумительная зрительная память, глазомер и железная выдержка.

Но есть в летном деле одна зазубринка: чем талантливее молодой летчик, тем скорее нужно воспитывать в нем чувство сознательной дисциплины. Иначе будет неприятность. Его летный талант заглохнет. Не достигнув подлинного мастерства, такой летчик станет ухарем, но Чкаловым, Покрышкиным, Тараном ему не быть!

Инструктор Хворостьян понимал это и, видя, как легко дается Шашину техника пилотирования, большое внимание уделял воспитанию его характера.

Результат усилий инструктора проявился в одном, с виду обычном, заурядном учебном полете Шашина на высший пилотаж.

Это было летом 1932 года… Выполнив глубокие виражи и — обычное начало задания на высший пилотаж, — курсант Шашин внимательно посмотрел на землю с высоты тысячи метров, убедился, что его самолет находится в середине пилотажной зоны, и развернул машину в сторону аэродрома.

Внизу, как раз под самолетом, пролегала хорошо заметная с воздуха, ровная, как струна, дорога. Она-то и была нужна курсанту: вдоль нее легче выполнять перевороты и петли, лучшего ориентира искать не надо. Без этой дороги перевороты, да и петли тоже, могут получиться кривобокими: войдешь в фигуру в одной вертикальной плоскости, а выйдешь в другой, куда-то в сторону. Глядишь, или, вернее, проглядишь, — и «тройка» за такой пилотаж обеспечена.

Иван приподнял нос самолета чуть выше горизонта, энергично взял на себя ручку управлении и нажал правой ногой на педаль руля поворота. Юркий У-2 лег на правое крыло перпендикулярно земле и как бы уперся им в четкую линию дороги. Шашин быстро убрал газ, стало совсем тихо, а самолет, по инерции и повинуясь рулям, продолжал вращаться вокруг продольной оси, пока не лег на спину.

Шашин сейчас же поставил рули нейтрально и слегка подтянул ручку управления на себя. Нос самолета медленно стал опускаться к земле, У-2 перешел в пикирование. Тело Шашина стало почти невесомым, на душе сделалось легко и озорно.

Вдруг Иван заметил, что между фюзеляжем самолета и дорогой образовался изрядный угол и машину все больше увлекает влево… Он энергично вернул самолет на заданное направление. Ошибка исправлена, и Шашин опять предался своему восторженному настроению.

Впрочем, ненадолго: забот хватало. Когда Шашин набрал скорость, ввел самолет в петлю и, подняв голову, глянул на землю, дорога опять лежала криво. Пришлось, вися над землей вверх колесами, осторожными и точными движениями рулей исправлять положение, чтобы как можно меньше нарушать красоту и изящество фигуры.

Это было сделано так своевременно и мягко, что инструктор, заметив ошибку, оценил грамотное и быстрое ее исправление. Но мальчишки, облепившие бугорок возле аэродрома и наблюдавшие за пилотажем, освистали неопытного пилота:

— Фьо!.. Фью!.. Косая петля! Косая!.. «Летчик»!..

Зато вторая, третья и четвертая петли были выполнены настолько безукоризненно, что мальчишки радостно заплясали на бугре и, как это у них водится, тут же сменили гнев на милость:

— Ура летчику! Ура-а-а!..

Шашин сам чувствовал красоту этих фигур и теперь, закончив последнюю, в странном раздумье летел по прямой, медленно теряя скорость.

В душе его завязалась борьба. Словно два голоса — озорной и непокорный и добрый и благоразумный — заспорили в нем…

«Махни, Иван, еще одну петельку! Ведь так приятно крутиться в небе… Ты один, инструктор на земле, — крутани, приятель!»

«А как ты объяснишь инструктору, если он заметит и спросит? Ведь в задании точно указано: выполнить четыре петли — не меньше и не больше».

«Так уж он и заметит? Ну, скажешь, что просчитался, ошибся, мол, и все!»

«Хорош же из тебя получится летчик. Просчитался… Помнишь, что говорил инструктор: подлинная красота человека — в умении владеть собой».

«Мало ли что говорил! Плюнь и крути пятую петлю… Кашу маслом не испортишь!.. Ну?!»

И Шашин уже приготовился было к выполнению пятой петли, но левая рука вдруг убрала газ, он плавно взял ручку на себя, нажал на левую педаль и сорвался в штопор — следующую фигуру, указанную в задании на этот самостоятельный полет в зону…

На земле, выслушав доклад курсанта, инструктор Хворостьян недовольно спросил:

— Чего это вы после петель, вместо того чтобы сразу же выполнить штопор, так долго тянулись по прямой?

— Я хотел… — замялся Шашин. — Я думал…

— А надо было пилотировать! — с укором сказал инструктор. — О чем же это вы, если не секрет, думали?

— Мне очень хотелось сделать еще одну петлю, — тихо признался Шашин.

— И что же? — голос инструктора стал хлестким.

— Не сделал…

— Не решились? — инструктор посмотрел на курсанта в упор.

— Наоборот, решился не сделать, — ответил Шашин, выдержан этот взгляд.

Глаза Хворостьяна потеплели, в них засветилась такая ласка, что Шашин почувствовал себя человеком, выполнившим нечто очень значительное, важное.

— Ставлю вам «отлично» за эту пятую, не сделанную петлю — она для вас дороже выполненных четырех!..

После окончания школы Шашина направили в Среднюю Азию, где он работал несколько лет…

Как-то, залетев в Ашхабад с ночевкой, Шашин забрел на часок в бильярдную аэропорта. Здесь уже собралась веселая компания авиаторов и, окружив стол, обсуждала ход партии. Играли в пирамиду. Один из игроков привлек всеобщее внимание своим явным превосходством. Он легко и свободно держал тонкий кий, целился быстро и не напряженно, и, хотя бил кием без всякого усилия, шары скрывались в лузах с таким грохотом и так точно, что нельзя было наблюдать его игру без восхищения.

Посмотрев внимательно на игрока, Шашин невольно подался к нему. Это был человек среднего роста, сухощавый, уже с проседью в рыжеватых волосах. Его скуластое лицо с зоркими глазами и острым подбородком показалось Шашину знакомым.

В ту минуту, когда Шашин подошел к столу, игра уже подходила к концу: оставалось положить последний, стоявший неподалеку от угловой лузы, пятнадцатый шар.

Игрок помазал кончик кия мелом, с необычайной ловкостью, почти не целясь, отрывисто ударил острием кия в левый бочок «своего» шара. Шар устремился вперед и с такой силой ударил «пятнадцатого», что тот мгновенно скрылся в угловой лузе, а от упругих бортов взвилось легкое облачко пыли!

Партия была выиграна. Игрок, улыбаясь, положил кий и отошел в сторону, где стоял Шашин.

— Я вас знаю… — сказал ему Иван Терентьевич.

— Меня?

— Да. Вы тот самый летчик, которого я в детстве видел в Ростове-на-Дону, на пустыре, где сейчас построен Сельмаш… Вы тогда летали на «Фармане».

— Да, было такое… Однако у вас и память!.. Насколько я понимаю, мы с вами — земляки?

— Ростовчане, — улыбнулся Шашин.

— Тем больше я рад такой встрече. Ну что ж, давайте познакомимся? Сацевич, — запросто сказал он и протянул руку.

— Шашин.

— Вы, я вижу, сами летчиком стали?

— Да. Летаю на ПС-9, командиром корабля. А вы? Не оставили летную работу?

— Нет. Летаю на Г-2.

— Ваши полеты на «Фармане»… — Шашин хотел сказать «вдохновили меня», но постеснялся говорить так высокопарно, замялся и сказал другое: — я и сейчас так хорошо помню, точно все это происходило неделю назад.

Сацевич понял и благодарно потрепал его по плечу.

— Мне это приятно, — сказал он. — Вы сейчас свободны?

— Да.

— Пойдемте на воздух, побеседуем.

Они проговорили почти до полуночи и расстались друзьями.

В 1936 году, когда Шашина перевели в Ашхабад, они встретились вновь, и Иван Терентьевич, пожелавший летать на более тяжелых самолетах, был назначен к Сацевичу… вторым пилотом.

Сацевич обрадовался.

— Видишь, как порой жизнь людей сводит, — весело сказал он. — Даже летать довелось вместе… Ну что ж, Ваня, беремся за дело. Полетим с тобой в каракумские пески…

В полетах с Сацевичем ничего особенного не происходило: ни разу не сдавал мотор, не вставала на пути песчаная буря, и все приборы и агрегаты работали исправно, но эти полеты дали Ивану Терентьевичу Шашину многое.