Валерий Шуйский - Мир искусства в доме на Потемкинской Страница 6

Против нас на даче, где семья инженера питается нашим Трефом, лежит в одной из комнат труп известного музыкального критика, родственника несчастной семьи инженера, готовящейся к тому же, если их не спасет эвакуация на грузовиках...

„Голод... Голод... Голод...“ Я когда-то ставил эту картину в 1921 году. В Москве. Приехали на голодный пункт. Снимали умирающих. Жутко... Но голод 20–21-го годов – это сказочное обжорство сравнительно с ужасом погибающего Ленинграда.

Говорят, спасение близко. Вот-вот прорвется кольцо, сжимающее город, как удав свою жертву, в смертельных объятиях. Но время идет... Ждали в декабре. Но прошел уже январь. И последняя надежда на спасение для немногих оставшихся живыми – февраль. А если и она сорвется? В марте мне будет очень трудно, а в апреле, может быть, совсем плохо. Но теперь не живут даже неделями, а только днями.

Возможно ли укорять человека, спасающегося при гибели корабля, что он раньше другого занял место в лодке или на плоту, когда его близкий сосед не успел вскарабкаться и начинает, быть может, тонуть? Так было и с нами, когда вокруг нас разбушевалась стихия с невиданной силой... Я при нашем кораблекрушении остался за бортом спасательной лодки и теперь плыву по течению, ожидая неизбежного конца. Мыслям о приближающейся смерти – или от голода, или от бомбы, или от весенних эпидемий – надо что-нибудь противопоставить».

В эти страшные для всех дни Владимир Ростиславович слагает единственное дошедшее до нас стихотворение:

Когда смотрю в туманный следКружившихся со мною вереницейКрасивых дней, как маков цветЗасохших в год, пылающий зарницейПроклятой злобы и вражды,Я вспоминаю все: все прежние обидыИ милой юности мечты,Головку вздорной златокудрой Лиды,Суровый, жесткий крик отца,Сиденье часовое за тетрадкой,Побеги с черного крыльца,Приход домой на цыпочках, украдкой...Себя во сне я вижу, что лечуПо полю ржи навстречу к ней...Я долетел, остановился и молчу —Нет слов, мольба в душе моей.Прощайте, дальние года!Летите пестрой, звонкой стаей мимо,Чтоб не осталось и следаОт прошлого, что так неумолимоУплыло в вечность навсегда.Зачем страдать уплывшими мечтами,Ловить в цветном узоре глаз —Закрытых, полных сказочными снами,Их фантастический рассказ?

Через четверть века после кончины Владимира Ростиславовича мне удалось напечатать о нем небольшую статью в «Вечернем Ленинграде», а потом выступить в «Пятом колесе», передаче на ленинградском телевидении. Писал и говорил я о печальной участи людей нескольких последних поколений: говорить не то, что думаешь, и думать не так, как тебя заставляют. Первому, в частности, учил меня Гардин, второе же подсказывала жизнь.

Возможно, из-за этого и не сохранились в моей памяти политические высказывания, оценки, анекдоты, слышанные от дяди Володи, у которого в детстве я дневал и ночевал, а после ареста отца и жил долгое время.

Собственно говоря, Владимир Ростиславович в ряде случаев характеризовал двуличие как необходимость выполнения правила: «С волками жить – по волчьи выть». Но чтобы самому не стать волком, он стремился считать волчий вой исполнением неприятной роли в неинтересной пьесе. Утешая меня, семнадцатилетнего, после отказа в приеме документов для поступления в Мореходное училище из-за политической судимости отца, он говорил:

– Наш великий вождь учит, что политика партии должна быть настолько гибкой, чтобы обойти все и всякие подводные камни на пути к поставленной цели. И партия успешно выполняет разработанное еще святым орденом иезуитов правило: «Цель оправдывает средства». Поэтому Вы вполне можете достигнуть поставленной цели стать моряком, применив простейшее средство: не вписывать в анкету сведения о судимости отца по статье 58 и делать во время бесед вид, что Вы об этом ничего не знаете. Пусть это будет Вашей ролью для достижения цели по методу того, чьи ученики и последователи не дают этого достигнуть.

Не знаю, о чем говорил с начальником Военно-морского инженерного училища Владимир Ростиславович после совета помалкивать о репрессированном отце, но документы для поступления и сдачи экзаменов в училище имени Дзержинского у меня приняли.

Через много лет, когда «отец всех народов» был развенчан, а мой отец официально реабилитирован, некоторые ортодоксы упрекали меня в нечестности в юные годы. Я отвечал им, что при моей честности тогда мы не могли бы беседовать о ней теперь. О том, что эти ортодоксы славили Иосифа Виссарионовича тогда и проклинали теперь, раз это было им велено, я не напоминал. С ортодоксами всегда надо играть роль.

Всю жизнь и долгую военно-морскую службу я старался быть честным во всем остальном и, думаю, был честным. Но двуличие по отношению к идеологам и надсмотрщикам, сформулированное и оправданное Гардиным, мучало меня всю жизнь и всю службу. И не из-за вопросов ортодоксов. Но как сложилась бы моя жизнь, не послушайся я в первый послевоенный год Гардина, не знаю.

До Октябрьской революции В.Р. Гардиным-режиссером было поставлено 43 полнометражных «немых» художественных фильма, в том числе «Ключи счастья» (1913 г.), «Крейцерова соната» (1914 г.), «Анна Каренина» (1914 г.), «Дворянское гнездо» (1914 г.), «Война и мир» (1915 г., 2 серии). Как актер он снялся в 50 ролях. Наиболее значительные из них: Наполеон в «Войне и мире» (1914 г.), мастер Бабченко во «Встречном» (1932 г.), Порфирий Головлев в «Иудушке Головлеве» (1933 г.), князь Верейский в «Дубровском» (1935 г.), граф Толстой в «Петре I» (1937 г.), директор в «Человеке в футляре» (1938 г.), Бах в «Антон Иванович сердится» (1941 г.). Первым из киноартистов В.Р. Гардин удостоен званий «Народный артист РСФСР» (1935 г.) и «Народный артист СССР» (февраль 1947 г.).

Умер В.Р. Гардин у себя дома на Потемкинской улице 28 мая 1965 года в возрасте 88 лет.

Жизнь артистов[4]

Здесь приводятся выдержки из 22 тетрадей дневниковых записей Татьяны Дмитриевны, урожденной Булах (1904–1973), в замужестве – Гардиной. Сейчас они хранятся в ЦГАЛИ в фонде В.Р. Гардина.

Татьяна Дмитриевна родилась в семье военного врача Дмитрия Георгиевича Булаха и купеческой дочери Ольги Яковлевны Акимовой-Перетц. Купец Яков Иванович Акимов-Перетц был сыном грузового извозчика Ивана Ивановича Акимова, происходившего из села Глазово Козельского уезда Калужской губернии, это село есть и сейчас, оно находится к западу от Козельска, у границы Смоленской области. Сын Ивана Акимова Яков служил в Петербурге мальчиком у торговца Перетца, богатого, но бездетного. Тот назначил Якова своим наследником с условием прибавления к его фамилии Акимов своей. Получилось Акимов-Перетц. Позднее, 14 октября 1983 года, Санкт-Петербургская казначейская палата (дело за № 4004) «предоставила ему именоваться по фамилии Акимов (он же Перетц)». Яков Иванович был петербургским купцом II гильдии, владел гастрономами, бакалейными лавками, несколькими домами. О нем рассказано в историческом справочнике М.Н. Барышникова «Деловой мир Петербурга» (СПб.: Logos. 2000).

В семье Георгия Булаха было четыре сына (Егор, ум. в 1918 г.; Николай, 1867–1940; Дмитрий, 1872–1922; Иван, род. в 1874 г.) и дочь (Наталья, род. в 1877 г.), в семье Якова Акимова-Перетца – пять сыновей (Михаил, ум. младенцем; Александр, 1865–1933; Иван, 1866–1898; Константин, 1862–1921; Дмитрий, 1879–1936) и четыре дочери (Мария, 1867–1950; Елизавета, 1872–1942; Ольга, 1874–1943; Антонина, 1876–1942). В 1917 году все они были в возрасте старше 30 – 40 лет. Умерли от голода и болезней пятеро, уехали за границу трое. Пострадали их дети и внуки: пятерых большевики расстреляли, одного затопили в барже вместе с другими арестованными. Так что обе семьи вошли в новый мир с заметными потерями.

В последние годы жизни отец Татьяны Дмитриевны служил главным врачом в военном госпитале где-то у Смольного. Его книга по медицине есть в фонде Российской национальной библиотеки. Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Родословная и жизнь его семьи в 1910–1920-е годы описаны в книге старшего брата Татьяны Дмитриевны Глеба Булаха «Молодость, ты прекрасна» (СПб., 2008). Небольшие отрывки из нее опубликованы в журнале «История Петербурга» (2005. № 6. С. 43–48). В них живо воссозданы оптимизм молодости и картины артистической среды, в которой жили брат и сестра, Глеб и Татьяна. – А. Б.

Дом деда Т.Д. Булах-Гардиной, Якова Ивановича Акимова-Перетца, на Забалканском пр., 1

Чемоданчик с архивом Т.Д. Булах-Гардиной

Страница из альбома Т.Д. Булах-Гардиной

Я становлюсь актрисой

1 ноября 1926. У Мгеброва поставили пьесу А.И. Маширова «Вихри враждебные» о подпольной типографии. Играли уже на фабрике Тиритона и на текстильной у Обводного канала – «Работнице». Зрители принимают с интересом, даже реплики подают и подсказывают актерам, как им поступить. Я играю девчонку-наборщицу. А в пьесе Бернштейна «Жена не жена», тоже революционной, я играю гражданскую жену Мгеброва, проповедующую антирелигиозные взгляды. Первый спектакль прошел хорошо, а на второй пришла мама, и чтобы она не рассердилась на меня, я все свои монологи сказала только на тему женского равноправия, нигде не затронув церковь. А в зале был автор. Он, толстый, неряшливый, лохматый, ко мне всегда относился крайне нежно, стал расспрашивать, что со мной сегодня случилось. Я наплела, что вдруг закружилась голова, и все слова роли из нее вылетели. А потом актеры объяснили ему, в чем дело, и он не рассердился.