Пол Баррел - Королевский долг Страница 6

Мама была великолепной хозяйкой. Каждое утро она чистила камин, мыла ступеньки карболовым мылом, протирала окна, окуная тряпку в воду с уксусом, и стирала тюлевые занавески.

Денег всегда не хватало. Фрукты у нас были только тогда, когда кто-то болел. В восемь лет я заболел желтухой, и мне впервые купили апельсины, виноград и бананы. Если какой-то семье было заведено, чтобы в буфете все время стояла чаша с фруктами, мы считали это пижонством. Живые цветы в вазе появлялись в доме, только если кто-то умер.

Когда к нам приходили газовщики или электрики, это сулило лишние деньги. За все услуги мы платили при помощи счетчика, который принимал монеты. Когда появлялись представители этих служб, деньги, скопившиеся в счетчике, высыпали на кухонный стол, подсчитывали и складывали в кучки. Мама следила за всем этим процессом, как ястреб, — она надеялась, что по счету набежало меньше, чем оказалось в счетчике. Поэтому счетчик всегда был для нас своеобразной копилкой.

Каждую пятницу отец приносил домой зарплату, и мама тут же хватала ее. Часть она клала в чайничек для заварки — это на ренту, а часть выдавала отцу; он отправлялся в кафе, целый час стоял в очереди и наконец покупал навынос жареную картошку с мясом: мы всегда ели в конце недели жареную картошку с мясом. Деньги часто заканчивались до очередной зарплаты, но в магазинчике на углу маме давали в долг, а в кооперативе у нее был счет, от которого она даже получала дивиденды: это была какая-то странная, «средневековая» система покупок; дивиденды мама откладывала на всякие непредвиденные расходы либо на летние поездки в Скегнесс, Скарборо или Ньюки.

Подрастая, я заметил, что мы были самыми бедными из всех наших родственников. Дядя Билл, брат моей матери, продавал бензин и машины. У него во дворе над гаражом красовалась огромная красно-синяя неоновая реклама бензина «Риджент». У него было столько машин, что мне он казался миллионером. Именно благодаря дяде Биллу у папы всегда была какая-нибудь подержанная машина. Нашим первым автомобилем был черный «Моррис-майнор», а потом мы приобрели «Форд-зефир» 1957 года, кремово-голубой.

В обеих машинах были кожаные сиденья, которые так нагревались летом, что попкам в шортиках на них было очень горячо.

Вторая жена дяди Билла, тетя Мардж, была очень стройной и безупречно одевалась. Обычно она носила английские твидовые костюмы, отороченные мехом. Мне всегда казалось, что она похожа на кинозвезду. Мама носила прелестные платья в цветочек, поверх — кардиганы. Выйдя замуж за дядю Билла, тетя Мардж привела с собой целую семью — двух дочек, Сандру и Шейлу. Семья жила в таком достатке, что девочки могли спокойно каждый месяц покупать себе «Фотоплей» [3] с шикарными фотографиями кинозвезд: на обложках красовались Элизабет Тейлор, Джин Симмонс, Бетт Дэвис и Джейн Мэнсфилд. Высокая стопка этих журналов лежала в углу.

«Можешь взять несколько журналов, если хочешь. Мы их уже прочитали», — сказала мне как-то Сандра.

Я не мог поверить в такое счастье и побыстрее, пока они не передумали, схватил, сколько мог унести.

У себя в спальне я прочитывал их от корки до корки, вырывал самые красивые фотографии и клеил на кремовые обои в голубой цветочек.

Моего младшего брата Грэма, которого назвали в честь отца, никто не планировал, и, когда мама узнала, что беременна, тут же снова всплыло имя Памела Джейн — но помимо того, что мама надеялась родить девочку, она надеялась и еще на кое-что. Мама и папа знали, что третий ребенок должен появиться на свет в ноябре 1965-го, и мама молила Бога, чтобы он родился в девятую годовщину со дня смерти дедушки Кёрка.

Наступил ноябрь. Четвертого числа у мамы отошли воды. Мне было семь. Я видел, как она мучается, как ее кладут в скорую, и ревел во всю глотку. Перед тем как дверцы машины захлопнулись, я услышал, как она сказала: «Господи, пожалуйста, только не сегодня». Я испугался, что она умрет. Но конечно, она просто хотела, чтобы роды задержались на пару часов. Наверное, в ту ночь ангел-хранитель был с ней, потому что роды затянулись до следующего вечера. Грэм появился на свет при помощи хирургических щипцов и отсасывания в 11 вечера 5 ноября — за десять минут до девятой годовщины смерти деда.

У меня было счастливое детство в той среде, где люди, составлявшие соль земли, зарабатывали свой кусок хлеба тяжким трудом, а все их добродетели, так или иначе, были увязаны с крепкой семьей. Наша улица была нам домом под открытым небом, теплым и дружелюбным. Я был маменькин сынок: папа говорил, что я все время держусь за ее юбку.

Папа родился 2 августа 1935 года, его отца звали Сесил Баррел, он работал кузнецом и подковывал пони и лошадей на шахтах в Бонз Мейн неподалеку от Честерфилда. Мой дедушка был последним кузнецом на северо-востоке Дербиширских угольных копей. Папу прозвали Нипом, потому что он был маленький, худенький и самый младший в семье. Папа почти ничего не боялся — кроме работы в шахте. Он был трудолюбив и, когда сюда пригнали локомотивы, стал машинистом угольных составов. Он обладал крепкой силой воли и цепким умом, был сторонником строгой дисциплины и зачесывал волосы набок с помощью бриллиантина «Брилкрим». Помню, как он отглаживал себе стрелки на брюках, — чтобы они были острыми как лезвие; Думаю, эта привычка сохранилась у него со времен службы в военно-воздушных силах. Он и меня научил профессионально гладить брюки — полагаю, это был мой первый урок как будущего лакея. Каждое утро, когда он выходил из дома в кепке и спецовке, мне казалось, что он уже не вернется. Но он возвращался — как раз вовремя, чтобы пожелать нам спокойной ночи, когда мы все трое забирались в нашу общую постель. Мама всегда шутила, что мы чаще видим семейного врача, чем собственного отца. Он много работал чтобы приносить побольше денег.

Мать родилась в тот же високосный год 29 февраля. Три года ее день рождение отмечали 28 февраля, но на четвертый год мы праздновали его как положено — 29-го. Когда ей исполнилось тридцать шесть, она шутила, что на самом деле ей только девять. Мама была не из тех женщин, которые хотят или требуют от жизни слишком много. Все, что она зарабатывала или собирала, мама вкладывала в дом и семью. Она была высокой, костлявой женщиной в очках в роговой оправе и нередко с сигаретой в зубах.

В ее мыслях с ней всегда была бабушка Кёрк. Если мама что-нибудь теряла в доме — сережку, вязание» кошелек, — она садилась и громко говорила: «Ну же, Сара, помоги мне найти эту вещь». Она всегда находила то, что потеряла, и не считала свою удачу простым совпадением. Ее доброта и щедрость не знали границ, и я не помню, чтобы она когда-нибудь повышала голос. Она всегда умела выслушать и сказать доброе слово тем, кто попал в беду, умела нежно погладить заболевшего, помочь тому, кто нуждался в помощи, и подарить что-нибудь тому, кто был еще беднее нас. Однажды на нашей улице был пожар, и одна семья вмиг лишилась всего, что имела. Мама обошла все дома — просила что-нибудь из одежды или немного денег для погорельцев. Когда мама еще работала в шахтерской столовой — до моего рождения, — ее коронными блюдами были картошка с мясом, пирог с сыром и луком и йоркширский пудинг. Все знали, что лучше нее их никто не приготовит, и даже после того как она уволилась из столовой, шахтеры частенько заходили к нам и просили ее состряпать что-нибудь из этих блюд. Тогда она готовила обед на несколько порций больше и разносила тарелки с едой тем, кто заказывал. А еще она иногда готовила обед для соседей, которые были беднее, чем мы, и навещала стариков, прикованных к постели или к инвалидной коляске, живших на нашей улице. Она брила их, мыла и забирала грязное постельное белье. А еще она дважды в неделю убирала дом, где жила женщина, умиравшая от рака.