1913. Что я на самом деле хотел сказать - Флориан Иллиес Страница 6

Может быть, на Капри всё же хоть чуточку прекраснее? В любом случае в эти январские дни там уже тепло, 15–16 градусов, а море иногда такое голубое, будто в нем уже можно купаться. Цветут лимоны, и когда ты обходишь холм по узкой тропе, то за поворотом их аромат ударяет в нос. Максим Горький сегодня спускается по извилистой дороге Виа Крупп, которую несколькими годами ранее пробил в скале любвеобильный немецкий промышленник. Со стороны бухты Марина-Пиккола солнце и зимой светит до трех, до полчетвертого, когда другая сторона, на которой расположен дом Горького, уже скрыта в тени. По пути вниз, к воде, он слышит чудесное шуршание саламандр, молниеносно исчезающих в сухой листве оливковых деревьев при его приближении. Он видит последние, забытые плоды, которые висят на шпалерах подобно рождественским фонарикам. Лиственные деревья пока стоят голыми, но на миндальных деревьях уже появились первые цветы. Снизу доносится шум волн, бьющих о меловые скалы. Горький снимает пиджак. Смотрит на морской простор, не в сторону Мекки, а в сторону Санкт-Петербурга. Ему трудно думать о России зимой, когда там всё покрыто снегом, сковано морозной комой, а он тут в расстегнутой рубашке пьет кофе на берегу моря. А недавно он сидел внизу у моря с Лениным, который навестил его в эмиграции. Они играли в шахматы и думали, сколько пешек нужно пожертвовать для того, чтобы поставить мат русскому королю.

Теперь же Горький задается вопросом, способен ли он здесь, на волшебном берегу, действительно послужить делу революции на Родине. Пока ему нельзя возвращаться, но он надеется на амнистию. Когда солнце всё же скрывается и Горький начинает подниматься обратно к своей вилле, он чувствует, что его нос слегка обгорел. Когда он прячется от ветра в дом и садится за письменный стол, то жжет уже довольно сильно.

Раньше его возлюбленная Мария принесла бы масла, сказала несколько ласковых слов, но она уехала, разгневанная тем, что он так и не смог окончательно расстаться со своей первой женой Катей. За письменным столом он отдыхает от всех этих перипетий, обращаясь к главной женской фигуре своей жизни: он продолжает неустанно трудиться над романом «Мать». Когда Горький шесть лет назад прибыл на Капри, чтобы в солнечной эмиграции готовить русскую революцию, то поклялся, что останется тут «не меньше чем на 600 лет». А теперь ему иногда кажется, что и шести лет, пожалуй, достаточно. Вот Горький сидит за столом, смотрит на море, на спинке стула сидит его любимый попугай Лоретта, у ног лежит фокстерьер Топка. Он немного вспоминает Марию. Чуть меньше – Катю. И очень много думает о России.

В субботу, 25 января, первая женщина в Германии с удостоверением пилота, двадцатишестилетняя Амели Беезе, выходит замуж за французского пионера воздухоплавания Шарля Бутара. По немецким законам Амели Беезе-Бутар становится француженкой, и немецкие поклонницы очень обижены на нее.

Рихард Унгевиттер, адепт нудизма, или «культуры свободного тела», в эти дни публикует свою классическую работу «Нагота и культура – новые требования», подкалывая Амели Беезе-Бутар: «Если бы каждая немецкая женщина чаще видела обнаженного германского мужчину, – пишет он, – то немногие гонялись бы за экзотическими чуждыми расами».

Двадцать восьмого января в Коди, в штате Вайоминг, маленький Джексон Поллок отмечает свой первый день рождения. На столе макароны с томатным соусом. Скатерть потом представляет собой настоящий «дриппинг[2] № 1».

Февраль

Оскар Барнак изобретает первый узкопленочный фотоаппарат, который позволяет частным лицам делать фотоснимки, когда вздумается. Он работает в маленькой фирме «Leitz» в Вецларе главным конструктором микроскопов, но на досуге его страстью всегда была фотография. Вечерами он корпит до тех пор, пока не создает легкую портативную камеру, способную работать с фотопленкой, натянутой на маленькие ролики. Последний элемент конструкции – монтаж слов «Leitz» и «Camera»: так появилась первая «Leica».

Распутин, странствующий проповедник и целитель с безумным взглядом, призван к царскому двору после того, как потерпели неудачу все придворные доктора с их латынью. Царевич Алексей страдает от редкого заболевания крови, после травмы от падения никому не удавалось остановить внутреннее кровотечение, пока царица Александра от отчаяния не позвала Распутина. Тот пришел, помолился, загипнотизировал Алексея, и кровь застыла у него в жилах. С этого момента царица тоже находилась в его власти. Она считала его ответом Бога на ее мольбы. При этом никто за пределами толстых стен петербургского дворца не должен знать о том, что наследник престола, единственный сын, страдает от заболевания крови. Поэтому многочисленные визиты Распутина к царице окутаны тайной, тем более что после путешествий по огромной малонаселенной стране, а в особенности после его путешествий по спальням петербургских дворцов, Распутина сопровождала слава сексуального гиганта. Одетый в черный кафтан, высокий, мускулистый, с пронзительным звериным взглядом – говорят, что он предпочитал соблазнять светских дам после молитвы или удачного спиритического сеанса. Распутин заставлял своих поклонниц поверить тезису о том, что нужно сначала согрешить, чтобы получить прощение от Бога.

Монте-Верита, «гора истины», в любое время года приглашает станцевать на вулкане

Никому не известно, насколько близкими были его отношения с царицей; при дворе поговаривали, что она – его сексуальная рабыня. Председатель Государственной думы пришел к царю, и тот прогнал Распутина, отлучив от двора. Но юный Алексей снова споткнулся, весной 1913-го во время путешествия в Ялту, и снова никто не мог остановить кровотечение. Он был почти при смерти, когда царица, отчаявшись, опять позвала Распутина – и тот поспешил на помощь. И во второй раз спас жизнь Алексею своей молитвой.

Царю, Думе, тайной полиции – всем Распутин встал поперек горла, его несколько раз пытаются убить, но безуспешно. Весной 1913 года из-за скандала с попыткой убийства Распутина пришлось уйти в отставку министру внутренних дел Хвостову, вскоре в «Биржевых ведомостях» бывший агент опубликовал полный список неудавшихся покушений. В принципе, это было глупостью со стороны монархии – пытаться уничтожить Распутина, потому что, во-первых, он поддерживал жизнь в наследнике престола, а во-вторых, он сам постоянно пророчествовал, что после его смерти падет трехсотлетняя династия Романовых (разумеется, так и произошло).

Герману Гессе после неудачного новогоднего отпуска кажется невыносимой домашняя обстановка, он всё больше сомневается в том, что семейные узы совместимы с жизнью художника. Готфрид Бенн