С. Беляев - Дневник русского солдата, ,бывшего десять месяцев в плену у чеченцев Страница 6

Считая себя лицом важным, я был, тогда собой доволен; бренча вошел в дом в сел к огню, любуясь своим украшением… Ака сел со мной рядом, и молча, передвигая на своей голове шапку, небрежно раскидывал угли. Дадак и жена покойного Маки укорили меня, для чего я дался. Если бы я хотел бежать, говорил я, то для меня это худо; но мне все равно и с ними.

— Сабурде, сударь, сабурде! (подожди) — говорил взбешенный Ака, — я поеду к Шуанну (Шагиб был наместником в этих улусах)) — и если он не позволит, к самому Шамилю; а ты не будешь в кандалах.

— Катта-бац! катта-бац! — говорил я.

Когда легли спать, и я также по прежнему вместе с Акой на одной постеле, Ака вздыхал при каждом звоне и повторял: «Сабурде, сударь, сабурде!»

На утро принесен был ключ — я был раскован тотчас же. Но на ночь должен был надевать их опять. Прошел пыл, Ака уже не в силах был преступить приказания старшего: удовольствовался тем, что я буду скован только ночью. Некогда он не хотел сам надеть кандалов на меня и не осматривал, когда был скован: моим ключником был двоюродный его брат Яндар-Бей (лет семнадцати). Как виновный он подавал мне эти бурджуль, я сам зажимал их и вытягивал ноги, показывая что замкнул.

Скованный, каждый вечер я только пел что знал, никто не мешал мне; не осмеливался подбегать ко мне и малютка Черкес (сын Ака), который раньше часто засыпал у меня на коленях. Когда я оканчивал свое пение и входил в саклю, Ака просил меня пропеть еще что-нибудь, и был доволен моим послушанием. Перед ужином или обедом он видел как я крестился и не осуждал, предостерегал только, чтобы я не делал того при посторонних. «Подумают, — говорил он, — что ты не хочешь у нас жить.»

Чуть утро, хозяин подавал мне ключ и я, сняв кандалы, шел тотчас же выпускать скотину на паству.

Все богатство Ака состояло из пары волов и коровы; лошадь это первое условие лихого горца, была отдана за меня прежнему моему владельцу Абазату.

Вычистив хлев, я шел опять в саклю, брал кувшин и умывался, почти по примеру их, перед своим домом; кончив омовение, отирался рукавом своей рубашки, молча на восток прочитывал молитву, означал над дверью день углем заранее для того приготовленным. Такой был у меня календарь, незаметный никому в доме, входил в саклю и садился перед камином, поджав ноги; разводил огонь, как жертвенник, и с его улетом посылал свои чувства и мечты на свою родину. В сакле еще все нежилось; огонь разгорался, дровяной треск поднимал ленивых: один по одному они подсаживались; я уступал место и придвигался к стене, что к порогу. Из них каждый по своему разгребал или сгребал угли: жертвы была разные, огонь терял привлекательность, и мечты мои разлетались врозь. Ненадолго уже я оставался тут и выходил на простор: солнце выкатилось и зарумянились седые чела громад вековых! Как отшельники от мира, они угрюмо смотрят на все земное!..

Мечтаешь, мечтаешь, вдруг повеление: «Сударь! хажиль, хича бежениш»?» (посмотри, где скотина?). Если не отошла еще которая далеко, идешь прогонять дальше.

Но день становится уже полным днем: все картины накрываются облаками — и горе тому, кто проспал утро!.. Все начинает суетиться. Где увидишь верхового, в башлыке от жару, где пешего, с сумкою за плечами, с винтовкой из-за плеч, идущего на месть; где толпою идут тихо фанатически напевая: «Ля иляга, иль Алла!», с набегу или в набег; бишрак или знамя развивается у переднего как джигита (молодца) (Кто уверен в своем молодечестве и верным считает коня своего, может иметь подобный значок. Правда всякий предводитель имеет свое знамя; но в его команде таких значков несколько, смотря по числу джигитов (молодцов, маюра-стаг), из которых всякий по своему вкусу прибивает к древку лоскут одноцветного, двухцветного и разноцветного сшивного полотна.); где видишь женщину с ребенком за спиной, подобно Молдаванкам (Ребенок, когда в состоянии ползать, становится к стене, и мать, приседая берет его ноги вокруг себя, и он руками обвивает ее шею; малютку же носят на руках, как и наши.); где несколько женщин идут или поплакать над кем или к кому на помощь; где две, три девушки, иногда с женихом, идут за черемшой (Черемша — особенное растение на Кавказе; листья ее подобны ландышевым но продолговатее; их солят как капусту и употребляют в наших лазаретах, как лекарство. Зимой корень ее горцами употребляется вместо хрену; весной же молодую они варят в воде, тогда она имеет вкус спаржи; также жарят в сале и масле. Употребляется в пищу и жгучая, молодая крапива перетираемая с солью.); где целая вереница женского пола, — это древние Самарянки, — идут с кувшинами за водой (Женщины носят воду в больших кувшинах, медных или глиняных, ведра в полтора. Одеянием походят на Самарянок: одноцветная рубашка (больше красная), с вставным назади синим четырехугольным лоскутом до пояса и на плечи ахалуши — гауталь; побогаче кто — с украшением серебряных пряжек во всю грудь; победнее — с медными посеребренными. Зимой носят тулупы (кетырь). В пригорных местах вообще женский пол под покрывалом, хотя и откидным, но которое, при встрече с мужчиной, тотчас опускается; в горах же без покрывал.). Иногда слышишь скрип арбы с двумя мешками: тощая пара волов повинуется гиканью седока. Где из-за лесу покажется полунагой, но с кинжалом за поясом, влача за налыгач своих рогатых, лениво тащущих воз дров… Все скучно!.. Вот опять показались два мешка с мельницы (Мельницы их очень просты. По желобу бьет вода в спицы перпендикулярной рее, на которой укреплен жернов без всяких колес и железа. Подобные, как я слышал, есть в некоторых губерниях. Толчеи тоже просты. Вода бьет также по желобу в четыре доски крестообразного колеса, так что на одном конце вала два бруса, сделанные крестообразно, на каждом конце которых по доске; на другом конце вала три, четыре кулака, поднимающие брусья, лежащие параллельно земле, в середине поднимающиеся на оси; в концах их вделаны продолговатые цилиндрические камни. Ступы же выдолблены в кряже, вдаванием в пол. Железа также нет.), и — я еду к своему окну, и клонит меня сон. Пообедаем, в тени у сакли ложусь спать и сплю крепко. Проснусь — праздные давно уже собрались провожать день: толкуют о боях, об оружии; каждый хвалится своим доспехом; играют, забавляются как дети. Подъедет гость, занятия оставляются, все приветствуют (Вежливость повсеместна. Мужчины, хотя вовсе незнакомые между собой, при встрече друг другу отдают «селям». Знакомые приветствуют пожатием руки, всегда правой.); хозяин берется за повод и просит приезжего снять ружье. Если тот соглашается, то при входе в дом вынимает из-за пояса кинжал и пистолет (Стыдливость почитается признаком добрым. Никто, даже, из маленьких, не войдет в дом врасплох, не вызвав наперед кого-нибудь.).