Борис Штейфон - Кризис добровольчества Страница 6

Телеграфист, молодой и, по-видимому, толковый человек, рассказал мне, что делается на фронте. Узнав от него, где наши цепи и начальник участка, я вышел из станции и повидал полковника 3. и полковника П.

Полученная от них ориентировка могла быть определена двумя словами:

— Еле держимся.

Я передал им именем командующего армией приказание удерживаться во что бы то ни стало и объяснил обстановку. Известие, что конный корпус скоро начнет атаку, сразу изменило настроение наших редких цепей. Лица оживились, огонь усилился.

Повидав 3. и П., я пробрался к спешенному казачьему полку, укрытому в ложбине, и узнал, что он выжидает, покуда назначенная для обхода дивизия выполнит свой маневр. Был пятый час дня. Солнце уже заходило. Стрельба на фронте — оружейная и артиллерийская — усилилась.

Чувствовалось, что красные готовятся к решительной атаке. Подобным ударом наши части неминуемо отбрасывались бы к Иловайской, а конный корпус с наступлением сумерек лишался возможности действовать в конном строю. Надо было атаковать немедленно, чтобы иметь время для преследования и чтобы не отдать инициативу в руки большевиков. Свои соображения я доложил по аппарату генералу Май-Маевскому и получил ответ, что сейчас будет передано приказание об общем переходе в наступление. Через 10 минут было получено это распоряжение. Большевики усилили свой огонь. Такого ураганного огня я не запомню в течение всей гражданской войны. По интенсивности огня и по фронту его протяжения становилось очевидным, какие серьезные силы направлялись против Иловайской. Опоздай конный корпус на один день, и красные неминуемо раздавили бы нас…

Конная атака была очень красочная. Кубанцы атаковали с большим подъемом. Огромное поле сражения, перед тем пустынное, ожило, и в поднявшейся пыли, пронизываемой кровавыми лучами заходящего солнца, чуть различались отдельные силуэты. Огонь противника, не уменьшаясь, стал быстро удаляться. Пули с визгом неслись высоко над головой. Спустившаяся темнота прикрыла и живых, и убитых, и победителей, и побежденных. Чудо спасло нас и на этот раз!

Мой мужественный телеграфист продолжал оставаться у аппарата.

· Вы что-нибудь ели сегодня? — спросил я его.

·

· Да как-то не пришлось, господин полковник. Ну да это не важно.

·

Это было действительно не важно. Нервы отходили от только что пережитых опасностей. Чувство, которое по своей силе не сравнится ни с какими иными наслаждениями.

При свете огарка я закончил свой последний доклад генералу Май-Маевскому. Я знал, что там, на Иловайской, с лихорадочным нетерпением ожидают хороших новостей.

Закончив доклад о боевых действиях, я сейчас же стал диктовать новую ленту:

· Генералу Май-Маевскому. Докладываю о примерном мужестве телеграфиста…

·

· Как имя и фамилия?

·

· Кого? — удивился телеграфист.

·

· Ваше.

·

· Мое? Иван Петров.

·

· …Ивана Петрова, который один из персонала станции оставался на своем посту и, несмотря на сильный артиллерийский огонь, все время исполнял свои обязанности. Без его помощи я не мог бы донести своевременно и в должном объеме ориентировать ваше превосходительство. Ходатайствую о награждении его Георгиевской медалью.

·

По-видимому, генерал Май-Маевский лично находился у аппарата, так как сейчас же застучал ответ:

«Полковнику Штейфон. Передайте телеграфисту Ивану Петрову, что за проявленное им мужество и верность награждаю его Георгиевской медалью 4-й степени. Май-Маевский».

С удовольствием пожал я руку своего случайного помощника и поздравил его с Георгиевской наградой.

Телеграфист был потрясен. На следующий день я прислал ему из штаба Георгиевскую медаль.

Об одержанном конным корпусом успехе было немедленно сообщено во все части, и эта победа сразу подняла общее настроение.

Генерал Шкуро, побывавший в своем корпусе и убедившийся, что там все идет ладно, вернулся на станцию Иловайскую и жил в своем поезде. Его присутствие явно соблазняло Май-Маевского. «Отец» приглашал к себе Шкуро, Шкуро — «отца», и каждый вечер на платформе, под окнами столовой Мая или Шкуро, пели песенники, гремела «наурская».

Наше положение только-только выправлялось, и веселая жизнь генералов вызывала, конечно, соблазн. Большинство осуждало. «Широкие натуры» — завидовали…

Прибывшие танки привлекли общее внимание. Придавая этому новому и грозному средству борьбы чрезвычайное значение, наше командование распределило их по фронту, направляя главный танковый удар все же со стороны нашего открытого правого фланга. Танки были приданы наиболее сильным частям и произвели действительно должный эффект. Первые красные части, заметив какие-то двигающиеся машины, не уяснили, по-видимому, их роль, но когда, несмотря на огонь, свободно преодолевая местные препятствия, танки врезались в неприятельское расположение и стали в полном смысле уничтожать красные цепи, разразилась полная паника. Весть о появлении танков быстро разнеслась среди большевистских войск и лишила их всякой сопротивляемости. Еще издали, завидя танки, большевики немедленно очищали свои позиции и поспешно отходили.

Учитывая тот ужас, какой нагнали эти машины на большевиков, многие части стали устраивать из повозок и иного рода подручного материала подобие танков и маячить издали. Маскарад имел успех и еще больше поднимал бодрый дух наших войск.

У станции Попасная произошло единоборство танка с красным бронепоездом. Это редкое и интересное состязание закончилось печально для обеих сторон. В бою участвовал тип так называемого тяжелого танка. Удачным попаданием он подбил паровоз бронепоезда, а последний в свою очередь повредил танк. Указанный эпизод еще более устрашил красных и внушил ужас даже неприятельским бронепоездам.

Пробивая путь этими чудовищами, наша пехота и конница быстро и без особых потерь очистила Донецкий бассейн. Войска Добровольческой армии снова заняли Юзовку, Ясиноватую, Криничную, Дебальцево.

На станции Криничная разыгрался один из тех красочных эпизодов, какими так богата история белой борьбы…

Занявши станцию, наши малочисленные части были внезапно атакованы бронепоездом красных «Тов. Ленин». Приблизившись на 400 шагов к станции, бронепоезд открыл сильнейший огонь. Положение было критическим, ибо отход вызвал бы много жертв. В этот момент капитан дроздовской батареи Думбадзе вместе с номерами выкатил руками на перрон свое орудие и, осыпаемый градом пуль из пулеметов бронепоезда, стал в упор обстреливать «Тов. Ленина». Прямой наводкой был быстро подбит паровоз. «Раненый» бронепоезд стал медленно отходить и тут же попал v цепкие «объятия» капитана Манштейна.