Наталья Солнцева - Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание Страница 6

Интеллектуальные искания пришлись на время учебы на юридическом факультете Московского университета, куда Шмелев поступил в 1894 году. Вот его признание из очерка «У старца Варнавы» (1936): «Я питал ненасытную жажду „знать“. И я многое узнавал, и это знание уводило меня от самого важного знания — от Источника Знания, от Церкви». Новым источником знания стали книжные прилавки на Моховой. Шмелев увлекся идеями Г. Бокля, который рассматривал историю цивилизаций с позиций материализма, а человеческую природу объяснял климатом, почвой, ландшафтом, питанием. Дарвинские концепции о генетической связи человека и обезьяны, о сотворении видов, естественном и искусственном отборе, в целом органический детерминизм как принцип познания и систематизации мира — все это также было Шмелеву ново и чрезвычайно интересно. Он осмыслил ботанические идеи профессора Московского университета К. А. Тимирязева, дарвиниста, выразителя позиций естественно-научного материализма, познакомился с философией и социологией высоко ценившего дарвинское «Происхождение видов» позитивиста Г. Спенсера, с его теорией эволюционизма (тут трудно удержаться от искушения напомнить о выпаде В. В. Розанова: «Никакого желания спорить со Спенсером: а желание вцепиться в его аккуратные бакенбарды и выдрать из них 1/2»[9]). Шмелеву были интересны идеи другого социолога, а также этнографа — Ш. Летурно. Его привлекали труды И. М. Сеченова, его новая психология, изучение психики человека в контексте среды, естественно-научный анализ мозговой деятельности, учение о рефлексах, связь философских и естественных идей в сеченовском понимании человека. Наконец, он заинтересовался теоретиком индивидуалистического анархизма М. Штирнером, который уверял, что с самого рождения человек борется с миром и таким образом утверждает свою индивидуальность, а сам человек есть собственник идей, идеи же универсальные, такие как богобоязнь или благочестие, ущемляют его свободу.

Студент Шмелев впитывал эти идеи страстно, находил в них ответы на загадки мира и, по всей видимости, многое пытался осмыслить через толстовское учение. Позже он писал о своих мировоззренческих колебаниях: от религиозности к рационализму в духе шестидесятников, от рационализма к учению Л. Толстого. Причем сам Толстой к модным философским системам относился скептически; Летурно, например, считал ограниченным — это видно из его дневников, а Дарвин, по его мнению, создал глупую теорию, приравнял человека к животному и тем самым оправдал в человеке зло. Толстой верил в Бога, но полагал, что «и ложь, и истина переданы тем, что называют церковью», что «ложь и истина заключаются в <…> священном предании и писании»[10], тем самым еще в 1882 году предвосхитив неохристианские искания писателей и философов Серебряного века. В своем скептическом отношении к Церкви он утвердился после поездок в Киево-Печерскую и Троице-Сергиеву лавры в 1879 году. С тезисной краткостью он изложил свои позиции после отлучения его от Церкви в «Ответе на определение Синода от 20–22 февраля» (1901): «Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством. Верю в то, что истинное благо человека — в исполнении воли Бога, воля же Его в том, чтобы люди любили друг друга <…> это увеличение любви <…> дает после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в мире Царства Божия. <…> Верю, что для преуспеяния в любви есть только одно средство: молитва, не молитва общественная в храмах, прямо запрещенная Христом (Мф. VI, 5—13), а молитва, образец которой дан нам Христом, — уединенная, состоящая в восстановлении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога»[11]. Неортодоксальным было и представление Толстого о существовании после смерти. В конце июня 1901 года его друг, духовно близкая ему М. А. Шмидт спросила его: разве после смерти она не соединится с Богом? Так, ответил Толстой, думают церковники, в то время как сама жизнь суть увеличение блага как следствие увеличения любви, и за гробом жизнь будет в основе своей такая же, «хотя и в формах теперь непостижимых для нас»[12].

Таким был интеллектуальный бульон, который напитал сознание Шмелева.

В 1896 году в университете ввели жесточайший устав — и на третьем курсе Шмелев отсидел две недели в Бутырской тюрьме за участие в демонстрации. Однако членом политических кружков он не был и, как вспоминал Алексей Ремизов в «Мышкиной дудочке», в университете держался белоподкладочников, сторонился нигилистов. Сам Ремизов, студент естественного отделения математического факультета, был арестован за участие в студенческой демонстрации в 1896 году, его выслали под надзор полиции в Пензенскую губернию, там вновь был арестован и провел в тюрьмах и ссылках шесть лет. Друг Шмелева по эмиграции, Константин Бальмонт, еще в гимназии увлекшийся, как Шмелев, идеей «Народной воли» и ставший, как Шмелев, студентом юридического факультета, за участие в 1897 году в студенческих беспорядках был выслан в Шую. Через два года, в феврале 1899 года, в студенческих беспорядках участвовал еще один студент юридического факультета — Максимилиан Волошин; его исключили и выслали из Москвы. Шмелев же исключения и высылки избежал, он продолжил учебу. Помимо юридических дисциплин, он слушал лекции по сравнительному языкознанию, по истории, а закончил университет с первой степенью, получив на выпускном экзамене высшую отметку.

В университете Шмелев стал писателем. В июльском номере журнала «Русское богатство» за 1895 год был напечатан его рассказ «У мельницы». Замысел рассказа возник, когда Шмелев проводил лето перед восьмым, последним, классом за рыбной ловлей. Тогда же у старой мельницы он познакомился с каким-то глухим стариком. И старик этот, и расщепленные ветлы, и омут, и запустенье — все породило ассоциации и с пушкинской «Русалкой», и с мельником из «Князя Серебряного» А. К. Толстого. На заре ловил подлещиков, и вдруг — «что-то во мне забилось, заспешило, дышать мешало». Готовясь позже к экзамену на аттестат зрелости, он вдруг почувствовал, что это состояние вернулось, он как бы увидел плотину, омут, мельницу, глинистые обрывы. Рассказ был написан за вечер и явно под влиянием тургеневских «Записок охотника». Он отнес его на Тверскую, в «Русское обозрение». Редактором журнала был приват-доцент Московского университета А. А. Александров, в редакции царил дух основателя журнала К. Леонтьева, даже пальма в кабинете редактора — от Леонтьева. Рассказ, конечно, не стал явлением в русской словесности, в «Биржевых ведомостях» от 20 июля рецензент М. Полтавский (М. И. Дубинский) обозвал его неестественным и лживым. Художественных текстов Шмелев не писал до 1905 года.