Николай Реден - Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919 Страница 6

Строго говоря, Россия не являлась абсолютной монархией. Нельзя было провести ни одного закона без согласия Думы, но царь сохранял полный контроль над исполнительной ветвью власти – правительством. Люди, которых царь назначал государственными министрами, не были обязаны отчитываться за свои действия перед Думой, а между тем Дума была важной трибуной для изъявления чаяний народа. В начале войны партийные лидеры одобрили курс правительства, однако после того, как протесты в отношении военного министра не возымели действия, в Думе стали звучать речи, указывавшие на опасную эволюцию настроений.

Все соглашались с тем, что жертвы фронтовиков и напряженный труд людей за линией фронта будут растрачиваться впустую, пока правительство решительно не продемонстрирует свое стремление победить в войне, а также свою волю в руководстве страной. Постепенно вопрос об отставке генерала Сухомлинова приобрел гораздо большее значение, чем простое наказание чиновника, проявившего нерадивость. Предполагалось, что он обязан сохранением своего поста в кабинете министров неким силам, предающим национальные интересы и безразличным к исходу войны. Оставалась надежда на царя, который один располагал властью наказать или сместить военного министра.

Глава 4

Царь обладал всеми качествами, которые внушают симпатии и любовь ближайшего окружения. Но те самые свойства, которые так привлекательны в частном человеке, превратились в серьезные помехи, когда он был призван руководить страной в чрезвычайных обстоятельствах. Миролюбие царя, стремление избегать болезненных ситуаций предоставили возможность приближенным влиять на него. Страсть к самобичеванию отвращала его от правления железной рукой. Личное обаяние царя превращало необходимость сообщить монарху нелицеприятную правду в крайне трудную задачу. Природа наделила царя достоинствами и недостатками, непригодными для выполнения им своей миссии, обстоятельства и история были против него.

Когда началась война 1914 года, оппозиционные партии впервые за полстолетия выразили готовность сотрудничать с властью. Императору пришлось принять на веру эту перемену в настроениях и положиться на людей, опасаться которых и не доверять которым имелись все основания. Ряд политических группировок, заявивших сегодня о своей лояльности, были ответственны за десятилетия террора в истории России; некоторые предпочли промолчать в отношении убийств и грабежей, совершенных политическими экстремистами. Для того чтобы поверить в лояльность этих группировок, царю пришлось бы многое забыть, но оказаться настолько гуманным, чтобы вычеркнуть из памяти раскромсанное тело своего деда Александра Второго, погибшего в результате злодейского покушения, или длинный список убитых людей, преданных государственным интересам, – это выше человеческих возможностей. Перенесенный ужас учил императора подвергать проверке и искренность оппозиции, и непредвзятость ее доводов, опыт же внушал ему предубеждение к защитникам либеральных реформ.

Царь чтил память своего отца и тоже испытывал стойкую неприязнь ко всему, что связано с либерализмом. Александр Третий вступил на престол в то время, когда страну накрыла волна нигилизма. Поразительная физическая сила и неустанная энергия царя позволили ему загнать деструктивную оппозицию в подполье, непреклонный характер тормозил процесс эволюции его политических взглядов. Николай Второй унаследовал от отца подобные воззрения, но отнюдь не темперамент и неукротимую волю для воплощения этих идей в жизнь. Консервативные взгляды Николая Второго были даже в большей степени следствием его восхищения отцом, чем естественным результатом духовного роста. Когда пришло время царствовать, он фактически продолжил жесткую политику предшественников, но она не была основана на силе его убеждений и независимости собственных взглядов, а ведь окружающий его мир изменился.

Другой причиной неприязни царя к либеральным реформам была его религиозность. Он был глубоко верующим человеком и придерживался наивного представления, будто христианство и церковь – одно и то же. По закону император контролировал административные органы русской церкви, и многие его предшественники использовали свою власть для обуздания вечного стремления духовенства к вмешательству в светские дела. Однако Николай Второй был подвержен влиянию священнослужителей, и, хотя в течение ряда лет, предшествовавших войне, русская церковь демонстрировала очевидные признаки духовного возрождения, большинство иерархов были настроены враждебно к идеям либерализма. Они понимали, что подобные политические реформы приведут в конечном счете к отделению церкви от государства, а им не хотелось поступаться своими привилегиями. В их глазах либералы представляли угрозу делу христианства в России, эту точку зрения разделял и царь.

Но сколь бы ни были важны все эти обстоятельства, они не шли ни в какое сравнение с проблемой, обусловленной другой чертой характера императора. Николай Второй отличался такой стойкой и нежной привязанностью к семье, какая характерна далеко не всем людям. Его любовь к супруге и детям не имела границ, и перед ней все остальное отступало на задний план. Это замечательное качество в сочетании со склонностью к миру и спокойствию делало его чрезвычайно податливым перед сильным влиянием императрицы. В нем развилась бесконечная мягкость и покладистость человека, который полюбил властную женщину, да еще и подверженную тяжелой форме истерии.

Природа жестоко обошлась с русской императрицей, поразив ее единственного сына опасной наследственной болезнью. Алексей, долгожданный наследник трона, страдал гемофилией – неизлечимой несвертываемостью крови. Постоянный страх, что ничтожная царапина, малейшая рана могут оказаться фатальными, доставлял матери бесконечные мучения. Только чудо, считала она, могло спасти сына.

Религия для императрицы перестала быть философией жизни или даже верой в конечное торжество добра – она превратилась в неистовое и лихорадочное сверхъестественное средство для возможного спасения ребенка. Императрица с негодованием отказывалась признать вердикты специалистов, она немедленно отметала любой намек на необходимость смириться с неизбежным. В своем постоянном ожидании божественного знамения она совершенно утратила чувство реальности. Царица существовала в мире мистики, и никто не понимал ее лучше, чем супруг. Зная о ее страданиях, связанных с заботой о сыне, сопереживая ее боли, царь позаботился о том, чтобы облегчить бремя ее горя. Чтобы утешить царицу, умилостивить ее, он часто действовал вопреки своей воле. В результате настроения и капризы императрицы стали влиять на состояние государственных дел и это влияние редко было полезным, поскольку личная трагедия искажала картину мира, лишала ее чувства меры.