Кирилл Андреев - Три жизни Жюля Верна Страница 6

Но теперь не только робинзонады, но и любые книги, где говорилось о путешествиях или приключениях, а в особенности романы морские, стали его любимым чтением.

Весь Купер и романы его французских подражателей – «Пират Кернок», «Атар Гулль» и «Кукарача» Эжена Сю, повести Эдуара Корбьера, Огюста Жаль и Жюля Леконт – все это было проглочено и переварено с необычайной быстротой. Затем внимание юноши привлек Александр Дюма, создатель нового типа романа приключений, находившийся в то время на вершине славы. «Монте-Кристо» уже был переведен на бесчисленное количество языков; только что вышли в свет «Мушкетеры». А поэзия? Разделял ли юноша пристрастие своего отца к классикам? Увы, нет! С самого начала битвы, которую дал старой литературе молодой романтизм, Жюль стал на сторону юности. Вот первый бунт против отца, против авторитетов, быть может, более серьезный, чем бегство в Индию, предпринятое в детстве!

Вождем всей молодой литературной Франции в эти годы был Виктор Гюго, только что ставший академиком и пэром Франции, но все еще не признанный старшим поколением. Дюма тоже причислял себя к романтикам. Великолепные стихи Гюго или романы Дюма, полные блеска и движения? Между этими полюсами колебалось сердце юноши.

Поль продолжал оставаться самым близким человеком, но пути братьев постепенно расходились: адвокат и моряк, черная мантия законника и шитый золотом офицерский мундир – каждый шел своей дорогой. Часто вечерами Жюль засиживался в библиотеке, пристроившись на краю стола по своей привычке, и исписывая мелким почерком огромные листы бумаги. Из-под его пера появлялись преимущественно трагедии в стихах, но их единственным терпеливым слушателем и почитателем был Аристид Иньяр, товарищ по лицею. Каролина Тронсон – прекрасная Каролина, «роза Прованса» – была, увы, равнодушна к трагической музе Жюля и именовала его произведения «торжественной замазкой». Дядя Прюдан, любитель фарсов, галльских шуток и Рабле, высмеивал молодого поэта и предлагал ему свою помощь, чтобы отнести эти пьесы владельцу «Театра рикики». Только Мари Тронсон, маленькая верная Мари, обливаясь слезами, втихомолку переписывала их в заветную девическую тетрадь.

…Шел последний год пребывания Жюля в лицее. Каждый день, после полудня и вечерами, он работал в конторе отца, и у него уже не хватало времени ни на прогулки по набережным, ни на театр, ни даже на посещения «папаши Бодэна». Только письма Иньяра развлекали юношу. Аристид уже год жил в Париже, где учился музыке у композитора Алеви. Он в самых заманчивых красках описывал столичную жизнь. «Приезжай скорей, – писал он. – Вот город, где действительно можно жить!»

В апреле 1847 года Поль Берн отплыл на шхуне «Лютэн» («Домовой») на Антильские острова, в свою первую навигацию. В том же месяце Жюль Верн выехал в Париж, чтобы держать первый экзамен для получения адвокатского звания. Пироскаф доставил его до Тура, где он пересел в поезд. В те годы железная дорога еще не доходила до Нанта. Юноше было девятнадцать лет; он первый раз в жизни покидал родной город.

Сорок восьмой год

Что ждало молодого Жюля Верна в Париже? Об этом он не мог не думать, раскачиваясь в полудреме на неудобной скамейке крохотного вагончика, похожего на дилижанс, поставленный на рельсы. За окнами бежали тучные поля, пышные зеленые рощи, светлые реки Турэни, Орлеанэ, Иль де Франса. Это было сердце Франции – той Франции, которую он так любил… и так мало знал.

Юность Жюля Верна совпала с удивительной эпохой – великим Сорок восьмым годом, годом первого в мире восстания пролетариата и национальных революций во многих странах Европы. Это был рубеж великого века, ставшего непосредственным предшественником нашего времени. Пока юный Жюль Верн нараспев читал Корнеля, Расина, Мольера, стихи которых наизусть заучиваются во французской школе, упивался строками своего кумира Гюго или мечтал, склонившись над географическими картами далеких стран, вокруг него зрела революция, бушевала Франция – молодая, борющаяся, яростная, но еще не понятая молодым мечтателем из Нанта. Ведь для того, чтобы понять, нужно было раньше увидеть и узнать свою страну.

Воспитанный в маленьком мире острова Фейдо и провинциального Нанта, сын строгого легитимиста мэтра Верна и ревностной католички Софи Верн, урожденной Аллот де ля Фюйе, молодой Жюль Верн слишком мало знал о великой революции, которая потрясла мир несколько десятков лет назад, еще до рождения его родителей, и чье эхо еще звучало на всю Францию, ту Францию, которой он не знал. Да и откуда он мог узнать правду о революции 1789 года? Об этом молчали его воспитатели и учителя, об этом ничего не говорили его учебники, об этом не принято было упоминать в кругу его семьи.

Страна, лежащая вокруг него и летящая назад за окнами вагона, казалась ему вечной и неизменной, за исключением разве смены королей – ведь так утверждали его учебники. За тысячу лет в ней как будто ничего не изменилось, за исключением разве только костюмов. Правда, могучие локомотивы, увиденные им в Эндре еще в детстве, пироскафы, тревожащие его воображение, вот эта железная дорога с ударами колокола на каждой станции, с сигнализацией цветными флагами и огнями, с рожками стрелочников как будто говорили о том, что, кроме дальних материков и бушующих океанов, кроме парусных кораблей и почтовых карет и дилижансов, существует какая-то неведомая ему, еще не открытая страна. Но впечатления эти были так смутны, что юноша вряд ли смог бы их отчетливо сформулировать.

А между тем страна жила и боролась, словно существовала совсем в другом столетии, чем молодой Жюль Верн. Генрих Гейне, живший во Франции в эти годы, писал:

«Я посетил несколько мастерских в предместье Сен-Марсо и увидел, что читали рабочие, самая здоровая часть низшего класса. Я» нашел там несколько новых изданий речей старика Робеспьера, а также памфлетов Марата, изданных выпусками по два су, историю революции Кабе, ядовитые пасквили Корменена, сочинение Буанаротти «учение и заговор Бабефа» – все произведения, пахнущие кровью. И тут же я слышал песни, сочиненные как будто в аду, припевы которых свидетельствовали о самом диком волнении умов. Нет, о демонических звуках, которыми полны эти песни, составить себе понятие в нашей нежной сфере невозможно: надо их слышать собственными ушами; например, в тех громадных мастерских, где занимаются обработкой металлов и где полунагие суровые люди во время пения бьют в такт большими железными молотами по вздрагивающим наковальням. Такой аккомпанемент в высшей степени эффектен, точно так же как и освещение в то время, как живые искры вылетают из печей. Все – только страсть и пламя!..»