Ромен Роллан - Жизнь Микеланджело Страница 6

«Все мучения, которые я претерпел, я претерпел только ради Вас», – писал ему впоследствии Микеланджело.[68]

«Все мои заботы, все до единой, вызваны только любовью к Вам».[69]

Весной 1501 г. Микеланджело вернулся во Флоренцию.

Лет за сорок до того попечительство собора (Opera del Duomo) передало скульптору Агостино ди Дуччо глыбу мрамора невиданных размеров, с тем чтобы он изваял из нее статую пророка. Работа была прекращена в самом начале, и никто после Дуччо не желал за нее браться. Взялся Микеланджело.[70] Из этой мраморной глыбы он высек своего исполинского «Давида».

Рассказывают, что, когда гонфалоньер Пьетро Содерини, заказавший Микеланджело статую, пришел на нее посмотреть и, желая показать себя знатоком, сделал несколько замечаний, в частности нашел, что у Давида толстоват нос, Микеланджело поднялся на мостки, набрал горсть мраморной пыли и, делая вид, что работает резцом, стал понемногу сыпать пыль, но, конечно, и не подумал притронуться к статуе и оставил нос таким, каким он был. Затем, повернувшись к гонфалоньеру, сказал:

«– А теперь как?

– Теперь мне ваш Давид нравится куда больше, – ответил гонфалоньер. – Вы вдохнули в него жизнь.

Тогда Микеланджело усмехнулся и молча спустился с лесов».[71]

И в самой статуе чувствуется это молчаливое презренье. «Давид» – это бурная сила в миг покоя. Он исполнен высокомерной грусти. Ему тесно в стенах музея. Ему нужен простор, вольный воздух, нужна ярко освещенная площадь, как говорил Микеланджело.[72]

Двадцать пятого января 1504 г. коллегия из художников, в которую вошли Филиппино Липпи, Ботичелли, Перуджино и Леонардо да Винчи, собралась, чтобы определить наиболее подходящее место для статуи. По просьбе Микеланджело решено было установить «Давида» перед дворцом синьории.[73] Перемещение мраморной громады поручили соборным архитекторам. Вечером 14 мая, выломав часть стены над дверями дощатого сарая, где стояла статуя, гиганта извлекли наружу. В ту же ночь городская чернь забросала «Давида» камнями, намереваясь, очевидно, разбить статую. Ее пришлось усиленно охранять. Подвешенная на канатах в предохранение от толчков, статуя, слегка покачиваясь, медленно подвигалась вперед. Потребовалось целых четыре дня, чтобы передвинуть ее от собора к палаццо Веккио. В полдень 18 мая она была, наконец, водворена на место. По ночам «Давида» продолжали охранять, но, несмотря на принятые меры, как-то вечером его опять забросали камнями.[74]

Таков был народ Флоренции, который иногда ставят в пример нашему.[75]

В 1504 г. флорентийская синьория вызвала Микеланджело и Леонардо да Винчи на единоборство.

Они недолюбливали друг друга. Одиночество, казалось бы, должно было их сблизить. Но если они чувствовали себя далекими всем остальным людям, то еще более далеки они были друг другу. Особенно одинок был Леонардо. Ему было тогда пятьдесят два года – на двадцать три года больше, чем Микеланджело. Тридцати лет он покинул Флоренцию – его мягкой, несколько даже застенчивой натуре и ясному скептическому уму, ничем не скованному и все понимающему, были невыносимы кипевшие там страсти. Всеобъемлющий гений, человек столь же независимый, сколь и одинокий, он был так далек от родины, от религии, от всего мира, что чувствовал себя хорошо только в обществе тиранов, как и он сам, свободных духом. Вынужденный в 1499 г., после падения своего покровителя Лодовико Моро, оставить Милан, Леонардо в 1502 г. поступает на службу к Цезарю Борджа, а в 1503 г. конец политической карьеры Борджа приводит его вновь во Флоренцию. Здесь одной своей иронической улыбкой он доводит до бешенства угрюмого, легко воспламенявшегося Микеланджело. Отдаваясь безраздельно своим страстям и своей вере, Микеланджело ненавидел противников своих страстей и своей веры, но еще сильнее ненавидел он тех, кто был чужд всяких страстей и лишен всякой веры. Все, что было великого в Леонардо, вызывало у Микеланджело острую неприязнь, и он не упускал случая ее выказать.

«Леонардо был человек статного сложения, обходительный и вежливый. Однажды он прогуливался с приятелем по улицам Флоренции. На нем была длинная до колен розовая туника; волнистая борода, искусно завитая и расчесанная, струилась по его груди. Возле церкви Санта-Тринита несколько флорентийцев обсуждали какое-то непонятное место из Данте. Подозвав Леонардо, они попросили его разъяснить им смысл этого отрывка. Мимо как раз проходил Микеланджело, и Леонардо сказал: «Вот Микеланджело, он вам объяснит, что значит этот стих». Микеланджело, думая, что Леонардо насмехается над ним, желчно ответил: «Сам объясняй, ты ведь великий мастер, сделал гипсовую модель коня,[76] а когда надо было отлить его из бронзы – застрял на полдороге, опозорился». С этими словами он повернулся спиной и продолжал свой путь. Краска бросилась в лицо Леонардо, но он промолчал. А Микеланджело, не довольствуясь этим и желая еще сильнее уязвить соперника, крикнул: «Только твои остолопы-миланцы могли поверить, что ты оправишься с такой работой!»[77]

И вот этих-то двух людей гонфалоньер Содерини решил противопоставить друг другу, поручив им одну работу – роспись зала Большого совета во дворца синьории. Так начался поединок между двумя величайшими мастерами Возрождения. В мае 1504 г. Леонардо приступил к работе над картоном к фреске «Битва при Ангиери».[78] В августе 1504 г. Микеланджело получил заказ на картон «Битвы при Кашине».[79] Флоренция разделилась на два лагеря, одни горой стояли за Леонардо другие за Микеланджело. Время сравняло все. Оба произведения погибли.[80]

В марте 1505 г. Юлий II вызвал Микеланджело в Рим. С этого времени начинается героический период в жизни скульптора.

Необузданные и ни в чем не знавшие меры, оба они – и папа и художник – как нельзя лучше подходили друг к другу, что не исключало, однако, бурных стычек между ними. Планы один другого смелее и грандиознее зарождались в их воображении. Юлий II задумал воздвигнуть себе гробницу, которая затмила бы все мавзолеи древнего Рима. Эта идея, исполненная поистине римского величия, захватила Микеланджело. Он замыслил памятник вавилонских масштабов, исполинское архитектурное сооружение, включавшее сорок статуй гигантского размера. Папа пришел в восторг и послал скульптора в Каррару заготовить нужный для постройки мрамор. Микеланджело пробыл в горах более восьми месяцев. Он чувствовал небывалый прилив сил, нечеловеческий подъем. «Однажды, проезжая верхом по окрестностям Каррары, он увидел возвышавшуюся над морем скалу; ему страстно захотелось превратить ее всю, от подножия до вершины, в статую колосса, который был бы виден издалека мореплавателям… Он и выполнил бы свое намерение, если бы имел на то время и соизволение папы».[81]