Валентин Осипов - Шолохов Страница 6

Попал Миша из огня да в полымя. Появился приказ генерала Краснова покарать вёшенцев за переход на сторону советской власти: «Вёшенская станица и ее мятежники на этих днях будут сметены с лица земли». Сгорает дом со всеми пожитками у дяди Шолохова.

Краснов вписался в биографию Шолохова не только этим приказом, но и тем, что станет персонажем «Тихого Дона» без всяких искажений, и тем, что без всяких предубеждений внимательнейше прочитает роман да похвалит вдобавок.

…1919-й. Для юнца новые впечатления от взрослой — кровопролитной — жизни. Начиналось расказачивание. Оргбюро ЦК РКП (б) одобрило секретный циркуляр на эту жестокую операцию. Пункт первый обнародовал директиву: «Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью…» Это касалось и бывших атаманов, и офицеров. Отменили даже казачью форму, а кому понравится! Мало показалось. Красная власть в Вёшенской получает телеграмму от комиссара Сырцова: «За каждого убитого красноармейца расстреливайте сотню казаков. Приготовьте пункты для отправки на принудительные работы в Воронежскую губернию, Павловск и другие места всего мужского населения в возрасте от 18 лет и до 55 включительно…» И этот деятель тоже будет прописан в «Тихом Доне» со своим сатрапом по фамилии Малкин. Прочитав роман, оба примутся критиковать автора — за правду, которую расценили как клевету.

В марте от этого самого расказачивания взрыв: Вёшенское восстание! Сколько же станиц и хуторов втянуты — громаден округ. Уже в первые дни восстания на глазах Михаила проливается кровь. Гибнет командир плешаковско-кривской сотни повстанцев и вскорости — ответная расправа. Затем ответная на ответную… Аукнулись эти события через несколько лет в рассказе Шолохова «Бахчевник»: «Вечером в станицу пригнали толпу пленных красноармейцев. Шли они тесно, скучившись, босые, в изорванных шинелишках. Казачки выбегали на улицу, плевали в серые, запыленные лица, похабно ругались под грохочущий хохот казаков и конвойных… Последнего, низкорослого, шатающегося, „конвоир“ ударил ножнами шашки по голове, обвязанной кровавой тряпкой; пробежал тот, спотыкаясь и раскачиваясь, шагов пять и тяжело упал вниз лицом на жесткую, утоптанную ногами землю… Митька вскрикнул надорванно и глухо, лицо закрыл похолодевшими ладонями и, натыкаясь на людей, побежал…»

Отрок Шолохов появился в Вёшках и попросился к дальним родичам — к купцу Мохову. Но и здесь война. Вдруг команда с оповещением: рыть окопы для обороны, ибо Кубанская красная дивизия идет. Слух не остался пустым. С высот у хутора Базки пошли бить по станице пушки. Шолохов с двоюродным братом пережили истинно смертное испытание — попали под обстрел.

Не выдержали красные ударов повстанцев и напора кавалерии белого генерала А. С. Секретева. Генералу для постоя выбрали дом Мохова. Купцову семью и всех его постояльцев выгнали в стряпку…

Кто знает почему, но в один из этих дней Миша на попутной подводе уезжает к родителям, никого не спрашивая.

Шолоховых тоже коснулась своими черными крылами беда — бандиты из отряда Курочкина зарубили сына одного из братьев отца. Не эта ли ужасная картина отражена в рассказе «Нахаленок»: «Мишка, качаясь, подошел к повозке, заглянул в лицо, искромсанное сабельными ударами: видны были оскаленные зубы, щека висит, отрубленная вместе с костью, а на заплывшем кровью выпученном глазе, покачиваясь, сидит большая зеленая муха». Повторил через страницу, чтобы читатель получше запомнил, какова эта война: «Остекленевший кровянистый глаз и большая зеленая муха на нем».

Иногородние вызывали недоверие у белых: как бы не «покраснели». Шолохов и в старости не забыл этого: «Когда мне было четырнадцать лет, в нашу станицу ворвались белые казаки. Они искали меня… „Я не знаю, где мой сын“, — твердила мать. Тогда казак, привстав на стременах, с силой ударил ее плетью по спине. Она застонала, но все повторяла, падая: „Ничего не знаю, сыночек, ничего не знаю…“»

Случались происшествия и с красными. Комендантский час, ночное патрулирование, а молодых казачек потянуло на игрища-развлечения и за ними увязался Шолохов. На главной улице их задержал патруль, привел в пустой дом и запер — арест! Вооруженному казаку велели не спускать с них глаз. Всю ночь девки не спали — то Михаил на ходу выдумывал и рассказывал такие истории, что от хохота никто не мог заснуть.

С августа 1919-го появилась возможность примирения новой власти с казачеством. Ленин отменил расказачивание в специальном обращении к донскому казачеству: «Рабоче-крестьянское правительство не собирается никого расказачивать насильно, оно не идет против казачьего быта, оставляя трудовым казакам их станицы и хутора, их земли, право носить, какую хотят, форму (например, лампасы)…»

В начале 1920-го Шолоховы переезжают в станицу Каргинскую. Отцу пришлось бросить все нажитое и недостроенный дом. Работу ему найти удалось не сразу. Сын оставался предоставлен самому себе.

Глава вторая

1920–1922: ЖИЗНЬ В «ПЕРЕПЛЕТАХ»

Шолохов обозначит в автобиографии: «С 1920 года служил и мыкался по Донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 1922 года, и банды гонялись за нами. Все шло, как положено. Приходилось бывать в разных переплетах, но за нынешними днями все это забывается».

Мыканья

Пришли новые страдания. Наступил страшный голод 1921 года с десятками тысяч жертв только в Ростовской области. Многочисленные банды, стрельба, кровь.

Но, удивительное дело, находятся мечтатели, которые берутся за ликвидацию неграмотности. Новое для страны слово «ликбез» приживалось и на Дону.

Шолохов оказался прямо сопричастен этому доброму делу, став на несколько месяцев учителем «по ликвидации неграмотности среди взрослого населения», как это числится в формулярах. Власть тогда такими кадрами, как он, не разбрасывалась, хотя возраст у него совсем не учительский. Дан приказ ему перебираться на хутор Латышев. Родителей не очень тревожит этот отъезд, ибо жить будет сын совсем недалеко от Каргинской.

Странно, что он никогда не вспоминал о своем учительстве в автобиографиях. Однако через пять лет написал рассказ «Двухмужняя» с довольно выразительными картинками: «В комнате жарко… На стекле бьется и жужжит цветастая муха. Тишина. Дед Артем мусолит огрызок карандаша, пишет, криво раззявив рот. Стиснули Анну, толкают в бок. Рядом с Анной — Марфа… Пот ядреными горошинами капает у нее с носа на верхнюю губу; рукавом смахнет, иногда языком слижет и снова шевелит губами, отмахиваясь от въедливых мух. Чаще выстукивает сердце у Анны, нынче первый раз читает она по целому слову. Сложит одну букву, другую, третью, и из непонятных прежде загогулин образуется слово. Толкнула в бок соседку: