Мишкет Либерман - Из берлинского гетто в новый мир Страница 6

Гетто могло гордиться своей собственной шайкой воров и скупщиков краденого. В один прекрасный день взломали и нашу квартиру. Собственно говоря, не взломали, нужды в этом не было: дверь квартиры не запиралась. С утра до вечера у нас толклись люди. Дело в том, что мой отец был одним из раввинов гетто. Его глубоко обидело, что кто-то осмелился обокрасть его? представителя бога на земле. Он позвал главаря шайки. Каждый знал, где тот живет. Даже полиция. Но он всегда выходил сухим из воды.

Главный пришел и очень вежливо извинился перед моим отцом. «Ну и идиоты!? выругался он.? Ни на кого нельзя положиться. Крадут у своих же людей.. Да еще у раввина Пинхуса-Элиэзера, у которого такие красивые дочери». В этот момент мимо прошла моя сестра. Он плотоядно взглянул на нее. «Завтра все получите обратно». И мы получили обратно рухлядь, а самое главное, нашу швейную машину, без которой нам, малышам, пришлось бы бегать голыми.

Особой кастой в гетто были нищие. Их была куча. У каждого из них была клиентура, которую они обходили из месяца в месяц. Точно в один и тот же день. Как будто за зарплатой. Если денег не давали, они устраивали скандал. Наш собственный нищий внушал нам, детям, ужас. Это был высокий, худой, одноглазый человек с черной спутанной бородой и пейсами. Его сюртук был в жирных пятнах и с множеством дыр, сам он был наглый и настойчивый. Если моим родителям приходилось отказывать ему в подаянии потому, что сами не знали, как прожить следующий день, он бушевал: «Почему это я должен вам делать подарки? Разве мне их кто-нибудь делает!» Он действительно верил в свое право на подаяние. В нищенстве он видел свою профессию.

Он был бродягой, как и другие, которых в этом квартале было немало. Как правило, бездомные, пропойцы, одичавшие, лодыри, забулдыги, короче говоря, выброшенные из общества, те, кто не умел устроиться, приноровиться к существующим обстоятельствам. Многие из них предпочитали жить небольшими колониями. Где-нибудь под открытым небом они находили клочок свободной земли. Одна из таких колоний обосновалась вблизи театра «Фольксбюне». Справа от театра тянулся забор. По ночам он служил им защитой от ветра, а днем? опорой для спины. Так проводили они дни и ночи, всю свою жизнь.

Это место в «Фольксбюне» было очень желанным, работники театра не морщили носа, а обращались с нищими как с людьми. В шапки, лежавшие на земле, падало немало монет. А иногда находилось шутливое, утешающее, ободряющее слово, смотря по обстоятельствам. Бродяги тщательно следили за тем, чтобы к ним не затесался чужак.

Евреи-иммигранты сами отрезали себя от внешнего мира. Они жили, как Моисей на Синайской горе: строго следовали десяти заповедям и сотням запретов, которые сами на себя наложили. У нас, в доме раввина, законы веры соблюдались особенно строго. Это было гетто в гетто. Больше всего на свете мой отец боялся ассимиляции своих детей. Чтобы ее предотвратить, выдумывал невероятные вещи. Нам не разрешали дома даже говорить по-немецки. «Ты что, вставил себе немецкие зубы? »? иронизировал отец. А если ему приходилось говорить с каким-нибудь немцем? скажем, с хозяином дома или с почтальоном,? он так искажал немецкий язык, что никто не мог его понять: ни немец, ни еврей. При этом, он был умным человеком. Знал Библию и Талмуд (после Ветхого завета главная книга еврейской религии) почти наизусть, охотно философствовал, любил рассуждать о политике. Дурачил ли он немцев или своих собственных детей? Возможно, и то и другое. Он был и шутником.

Большинство ортодоксальных евреев? и старых, и молодых? не умели читать и писать по-немецки. Мужчины могли по крайней мере читать на идиш или по-древнееврейски. Некоторые из них? и писать. Ибо «мужчины» с трех лет посещали хедер, еврейскую школу. Она обычно располагалась в какой-нибудь клетушке. В ней проводили целый день и малыши, и ребята постарше. Они сидели у стола, закручивая свои пейсы, и, раскачивая в такт туловище, повторяли то, что говорил меламед? учитель. Они изучали «священное» писание, но не учили то, что могло понадобиться в жизни. Девочкам приходилось совсем плохо. Они сидели дома и ждали, когда наступит брачный возраст.

В один прекрасный день появлялся шадхен? сват. Приходил он к родителям, боже упаси, не к невесте. Девушек не спрашивали, их сватали. Главное, чтобы родители с обеих сторон договорились о приданом, о том, кто возьмет на себя содержание молодоженов в течение первого года, если у жениха не было профессии. А ее в большинстве случаев не было.

Женились рано. Так решали сексуальную проблему. Или не решали. О любви речи не было, об этом помалкивали. Откуда появлялись дети? Ах да, их приносил аист. Молодые люди знакомились на смотринах, когда все было уже решено. В лучшем случае им разрешали после помолвки вместе прогуливаться по субботам. Конечно, если кто-то сопровождал их. Обычно сзади семенили маленький брат или сестра. И мне приходилось играть роль такого «хранителя морали». Не помню, хорошо или плохо играла я эту мою первую роль. Во всяком случае, я была ужасно любопытной. И очень разочаровывалась, если ничего не происходило, если молодые даже не целовались.

Как посторонние шли жених и невеста рядом друг с другом и молчали. Да и о чем им было говорить? О счастье? О любви? Кто спрашивал об этом? Может, любовь и приходила, позже когда-нибудь. Обычно нет. Дети появлялись. И как правило, немало. Они склеивали брак и разрешали конфликты. Разводы случались редко, несчастные браки? часто.

Сваты были большие пройдохи. С их помощью свершались самые невероятные бракосочетания. Их красноречие могло воскресить мертвеца. А фантазия была у них! Иной писатель мог им позавидовать. Их выдумкам не было границ.

Когда мой девятнадцатилетний брат оказался на очереди, сват предложил для него невесту из Магдебурга. Он утверждал, что ей девятнадцать и она так хороша собой, что дальше некуда. В семье невесты он рассказал, что моему брату двадцать шесть и он силен, как Геркулес. Было как раз наоборот. Мой брат Мехель был еще почти мальчишкой? худенький, слабый, неловкий, заторможенный. Она оказалась двадцатишестилетней, грузной, толстой девицей. И все это мне?? вертелось у него на языке, когда он оказался перед этой громадиной на смотринах. Но у него не повернулся язык сказать такое.

За жениха и невесту говорили родители, если, конечно, шадхен позволял им вставить словечко. Короче говоря, тут же отпраздновали помолвку. Свадьба должна была состояться в Берлине как можно скорее. Родителям невесты не терпелось отдать под венец дочь, пышную, как перестоявшееся тесто.

После возвращения домой состоялся семейный совет: отец, сыновья и зятья. Обсуждалось письмо, которое брат должен был написать невесте. Дело нелегкое. Как писать? По-немецки не знал он, по-древнееврейски? она. Как обратиться к ней? на вы или на ты? Что написать? Что вернулся домой благополучно, здоров и надеется, она тоже. Ну и суматоха была в доме! Я вбежала в комнату и предложила оставить невесту в покое. Вместо этого написать ее родителям, поблагодарить их за чудо, которое они произвели на свет.