Леонид Филатов - Прямая речь Страница 6

С такими выдающимися актерами, как Олег Борисов или Евгений Леонов, уходит целая эпоха.

На панихиде Евгения Павловича кто-то сказал: «Сиротеет театр», а кто-то добавил: «Сиротеет страна».

Кино научило меня максимально приближать к себе роль. Я всегда считал, что под роль не надо подминаться, наоборот, ее надо делать своею. Если приходится играть человека, адекватного мне по темпераменту, по возрасту, то, думаю, я должен наполнить его образ собой, своими сегодняшними проблемами, синяками и шишками. Все, что ты знаешь про эту жизнь, все, что волочишь за собой, надо впихивать в эту роль.

Сейчас экран очень проявляет людей. Видя человека на экране, многое можешь о нем узнать: глуп или умен, храбр или труслив, степень его образованности, какие книги любит и к какому политическому стану принадлежит. Люди проговариваются даже чужим текстом, от того и происходит разделение зрительских пристрастий: по твоей роли видно — стоящий ли ты человеческий тип или бросовый.

Настоящий актер может реализоваться только в одном. Ему даже необязательно, иногда вредно — быть умным. Ведь он подменяет свою личность, отдает ее то одному, то другому. Своя ему только мешает. Подчеркиваю — не всегда. Но идеальный актер постепенно впускает в свою оболочку столько людей, что собственная природа со всеми тормозами, способностью нормально существовать — изживается, исчезает. Образуется жуткая пустота, с ней страшно жить. Счастье для артиста, если он может заниматься еще чем-то, режиссурой, например.

Я не стремлюсь лишь бы сыграть. Мне важна не пьеса, а то, что хочет сказать постановщик, насколько я могу выразить свое жизнепонимание и как смогу рассказать об этом посредством своего актерского опыта.

Я считаю необходимым менять не внешнюю, а внутреннюю характеристику образа. А посему предпочитаю далеко от себя не ходить, оставаться в своих героях со своей худобой и сутулостью, руками и ногами.

Когда читаешь сценарий, то предполагаешь, что из него получится некий предмет искусства, начинаешь искать драму, сложность. Потому что как только возникает откровенный злодей или откровенно положительный герой, становится ясно: все, предмет искусства не получится. Невозможно играть картонные страсти. Люди расколоты на половины. Есть в каждом процент зла, есть процент добра. И когда в человеке происходит внутренний конфликт, когда он сложен, а не прост, тогда интересно наблюдать его движение, его соотношение с внешним миром.

Я могу отважно играть почти негодяя, все равно его будет жалко. Он будет бросаться на кого-то с кулаками, устраивать скандалы, мучить своих близких, а я буду жалеть его, понимать каково ему, откуда все эти выбросы. Я никогда не изображал ничего такого, что не находило бы ответа во мне самом.

Никогда ни о чем не мечтаю. Так я устроен. Когда-то отказался от роли Сирано де Бержерака. Я плохо себя чувствовал, был всеми обруган, да и не очень светила еще одна костюмная история, мало чем отличающаяся от «Собаки на сене». В идее режиссера я не обнаружил трагедии человека, видящего чуть дальше других, чуть больше понимающего, но совсем не знающего, как себя спасти. Сирано — умница, философ, замечательный и изворотливый, который за весь мир подумал, а про себя забыл. Вот что я хотел бы сыграть.

1991 г.

Есть роли, к которым отношусь уважительно. Например, в фильмах «Успех», «Избранные», «С вечера до полудня». Но сказать, что есть роль, которую назвал бы программной, пока не могу. Меняюсь, старею. Чем больше синяков, тем больше жажда самовыражения. Человек всегда в гонке за идеалом, всегда хочет высказать больше, чем получается. Но от замысла до реализации путь огромный…

1989 г.

Сколько бы ни говорили: «Актер-соавтор», это — болтовня. Не актер заказывает музыку, выбирает роль. Это делает режиссер, автор. Ты — избранник. Вот и гордись этим. А уж там, как он решит.

1989 г.

Пока не хотел бы пополнить ряды дилетантов, хотя понимаю, почему многие актеры перешли в режиссуру. Люди хотят иметь самостоятельную, авторскую профессию. Такие соблазны периодически возникают и у меня, есть даже предложение от одного из объединений «Мосфильма». Но я считаю, что в моем возрасте — сорок с хвостиком — если начать заниматься новой для себя профессией (писать сценарии, снимать кино), то только ради абсолютной идеи, так мною чувствуемой и понимаемой, как ее не чувствовал бы никто из рядом стоящих.

1989 г.

Моя профессия — неизмеримая. Я быстро начинаю соскучиваться и на каком-то этапе со своим интересом перестаю совпадать. Предложил Любимов играть Самозванца, а я взял и уехал в Колумбию сниматься у Соловьева в «Избранных». Тогда мне это казалось интереснее. После «Федота» от меня ждут сказок. Ну, разве я Андерсен, чтобы писать сказки? Снял картину. Но какой я кинорежиссер? Я бы оскорбил этим огромное количество людей, которые занимаются этим профессионально: Михалкова, Абдрашитова, Соловьева, Худякова… Они потратили жизнь на это занятие. Завтра у меня, может, дар рисования откроется. Надо не насиловать себя и периодически делать только то, что тебе интересно, по возможности не повторяясь.

1991 г.

Я не был в кадре с американскими звездами, но играл с вполне приличными немцами, итальянцами… Их отличает, прежде всего, не нажитая, а врожденная свобода, которая зависит от массы факторов: среды обитания, чистого воздуха, еды и даже от сорочек, которые они носят. У них нет наших комплексов. Мы выбираемся из провинциального болота, делаем все возможное и невозможное, чтобы остаться в Москве, вечно доказываем, что мы артисты, и выслушиваем пакости в ответ. Когда ты, наконец, вскарабкался, освоил какие-то секреты мастерства, готов воспринимать и отдавать, уже самортизировано сердце, а у кого-то и душа. К сорока годам мы не можем сделать то, что Бельмондо делает в шестьдесят.

Кто-то справедливо посоветует меньше пить. Кто-то реже болеть и меньше умирать. А куда же деваться? Бедный Андрей Миронов был в форме, и насколько его хватило? Это был совершенно непригодный для смерти человек, но я знаю, сколько лишней энергии ему приходилось тратить на быт. Конечно, он очень любил работать, но ведь и просто о заработке приходилось заботиться.

У западных звезд — замечательная техника. Но они эгоцентристы, в себя не впускают, а у наших все кровью и сердцем, и это, между прочим, ничем не подменишь. Высокая техника может расположить к себе зрителя, а потрясти его — нет. Симулянты более искусны, но про жизнь мы понимаем больше.