Георгий Блюмин - Лермонтов и Москва. Над Москвой великой, златоглавою Страница 6

Александр Блок родился в Петербурге, но как поэт – в Москве. Его первый сборник стихотворений «Стихи о Прекрасной Даме» вышел в Москве в 1904 году. Примерно в те же годы Блок обращается к творчеству Лермонтова, и слова Блока о Лермонтове звучат справедливо и в наши дни: «Почвы для исследования Лермонтова нет – биография нищенская…» И это утверждение – правда и на сегодня, несмотря на то что с момента написания этих строк прошел целый век, несмотря на то что открылись музеи поэта, изданы монографии о нем. Дело, вероятно, в том, что Лермонтов пришел на землю, в Россию, в Москву с некой тайной, загадочным шифром, разгадать который мы не в силах. Обратимся к статье Александра Блока, написанной в 1906 году:

«Лермонтов – писатель, которому не посчастливилось ни в количестве монографий, ни в истинной любви потомства: исследователи немножко дичатся Лермонтова, он многим не по зубам; для «большой публики» Лермонтов долгое время был (отчасти и есть) только крутящим усы армейским слагателем страстных романсов. «Свинец в груди и жажда мести» принимались как девиз плохонького бретерства и «армейщины» дурного тона. На это есть свои глубокие причины, и одна из них в том, что Лермонтов, рассматриваемый сквозь известные очки, почти весьможет быть понят именно так, не иначе».

«Пушкин и Лермонтов, – слышим мы все сознательней, а прежде повторялось то же, но бессознательно: «если не Лермонтов, то Пушкин» и обратно. Два магических слова – «собственные имена» русской истории и народа русского – становятся лозунгами двух станов русской литературы, русской мистической действительности. Прислушиваясь к боевым словам этих двух, все еще враждебных станов, мы все яснее слышим, что дело идет о чем-то больше жизни и смерти – о космосе и хаосе…

Чем реже на устах, – тем чаще в душе: Лермонтов и Пушкин – образы «предустановленные», загадка русской жизни и литературы. Достоевский провещал о Пушкине – и смолкнувшие слова его покоятся в душе. О Лермонтове еще почти нет слов– молчание и молчание».

«Почвы для исследования Лермонтова нет – биография нищенская. Остается «провидеть» Лермонтова. Но еще лик его темен, отдален и жуток. Хочется бесконечного беспристрастия, пусть умных и тонких, но бесплотных догадок, чтобы не «потревожить милый прах». Когда роют клад, прежде разбирают смысл шифра, который укажет место клада, потом «семь раз отмеривают» – и уже зато раз навсегда безошибочно «отрезают» кусок земли, в которой покоится клад. Лермонтовский клад стоит упорных трудов». Читатель еще услышит далее в этой книге и про лермонтовский клад, и про тот кусок земли Московии, где этот клад покоится. Пока же продолжу цитировать Блока:

«Лермонтов восходил на горный кряж и, кутаясь в плащ из тумана, смотрел с улыбкой вещей скуки на образы мира, витающие у ног его. И проплывали перед ним в тумане ледяных игол самые тайные и знойные образы: любовница, брошенная и все еще прекрасная, в черных шелках, в «таинственной холодной полумаске». Проплывая в туман, она видела сны о нем, но не о том, что стоит в плаще на горном кряже, а о том, кто в гусарском мундире крутит ус около шелков ее и нашептывает ей сладкие речи. И призрак с вершины с презрительной улыбкой напоминал ей о прежней любви.

Но любовница и двойник исчезали, крутясь, во мгле туманной, и возвращались опять, кутаясь в лед и холод, вечно готовясь заискриться, зацвести небесными розами, и снова падая во мглу. А демон, стоящий на крутизне, вечно пребывает в сладком и страстном ужасе: расцветет ли «улыбкой розовой» ледяной призрак?

В ущельях, у ног его, дольний мир вел азартную карточную игру; мир проносился, одержимый, безумный, воплощенный на страдание. А он, стоя над бездной, никогда не воплотил ничего и с вещей скукой носил в себе одно знание:

Я знал, что голова, любимая тобою,С моей груди на плаху не падет.

На горном кряже застал его случай, но изменил ли он себе? «На лице его играла спокойная и почти веселая улыбка… Пуля пробила сердце и легкие…» Кому? Тому ли, кто смотрел с крутизны на мировое колесо? Или тому, двойнику, кто в гусарском мундире, крутя ус, проносился в безднах и шептал сладкие речи женщине в черных шелках?

И снился мне сияющий огнямиВечерний пир в родимой стороне……И снилась ей долина Дагестана;Знакомый труп лежал в долине той…

В этом сцеплении снов и видений ничего уже не различить – все заколдовано; но ясно одно, что гдето в горах и доныне пребывает неподвижный Демон, распростертый со скалы на скалу, в магическом лиловом свете».

Итак, Арсеньевы, как об этом сказано выше, – ближайшие родственники Лермонтова по материнской линии. Одному из Арсеньевых, Николаю Николаевичу, своему двоюродному дяде, который был всего шестью годами старше поэта, Лермонтов написал в 1830 году следующие стихи:

Дай Бог, чтоб ты не соблазнялсяПриманкой сладкой бытия,Чтоб дух твой в небо не умчался,Чтоб не иссякла плоть твоя;Пусть покровительство судьбиныПовсюду будет над тобой,Чтоб ум твой не вскружили виныИ взор красавицы младой;Ланиты и вино нередко Фальшивой краскою блестят;Вино поддельное, кокеткаДля головы и сердца – яд!

Дед поэта Михаил Васильевич Арсеньев (1768–1810) был елецким помещиком и капитаном лейбгвардии Преображенского полка. Избирался предводителем дворянства в Чембарском уезде Пензенской губернии. В память деда его внук получил свое имя – Михаил. Сохранилась запись от 17 января 1836 года бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой о внуке: «Нрав его и свойства совершенно Михайла Васильевича». В 1794 году Михаил Васильевич Арсеньев женился на Елизавете Алексеевне Столыпиной (1773–1845), наследнице немалого состояния, старшей дочери из одиннадцати детей. Приданого хватило даже на то, чтобы купить у графа И.А. Нарышкина в Чембарском уезде Пензенской губернии село Тарханы. Биограф отмечает: «Михаил Васильевич Арсеньев был среднего роста, красавец, статный собой, крепкого телосложения; он происходил из хорошей старинной дворянской фамилии». Он любил развлечения и с достаточной долей экзальтированности даже выписал к себе в имение из Москвы карлика. Его жена Елизавета Алексеевна, бабушка поэта, судя по сохранившимся портретам, была приятной внешности, но с достаточно суровым характером. Ее родной брат Александр Алексеевич Столыпин служил адъютантом у самого Александра Васильевича Суворова. Два других брата Николай и Дмитрий дослужились до генеральских чинов. Один из них стал сенатором и дружил с М.М. Сперанским. Другие братья избирались предводителями губернского дворянства в Саратове и Пензе. Одна ее сестра была замужем за московским вице-губернатором, другая стала женой генерала.