Юхан Пээгель - Я погиб в первое военное лето Страница 6

Чертова война!

Но мы начнем воевать здесь. Будем защищать тебя, Псковская земля, твои нищие деревни, как и твои сыновья, которые, может быть, умирают сейчас где-нибудь под Вынну, Ранну или Конгутой.

9

Вечернее солнце медленно клонилось за нашими спинами, косыми лучами оно освещало открывавшуюся впереди панораму, полную такого бесконечного идиллического покоя.

Деревня, к которой подошла колонна, была расположена вдоль хребта отлогого берега. Внизу, в неглубоком овраге, извивалась в неисчислимых излучинах речка, в которой сверкало заходящее солнце и отражалось безоблачное небо. Над поймой уже сгущался туман. На невысоких холмах возвышались дремавшие березовые рощи, вершины деревьев в золотой пыли заходящего солнца. Потоки мягкой и теплой тишины, которую нарушали только голоса нашей колонны и доносившиеся с поймы восклицания косарей, торопившихся поставить последние стога. Картина мирного времени - как больно сжимается сердце!

Рууди стоял рядом со мной, но он увидел нечто совсем другое.

- Бабы что надо! Потом нужно будет прогуляться.

Он думал про тех, что метали стога на лугу, и правда, среди них были грудастые молодые женщины.

Орудия и обоз свернули с деревенского проселка в густые заросли, а ребятам было разрешено ночевать в избах.

Походные кухни задымили.

Наступила ночь, прямо парное молоко.

Почему мне так знакома красота пейзажей Псковщины? Я никогда здесь не бывал, никогда не видел эти пологие холмы, задумчивые березы, извилистые реки! Ах, да, вспомнил: это пейзажи из фильма "Юность поэта", единственный советский фильм, который я видел еще школьником и который поразил меня глубоким лиризмом. В этом фильме участвовал и пейзаж, бескрайний простор огромной земли и пленяющая своей естественной красотой природа.

Все безмолвствует.

Только если остро-остро прислушаться, с запада время от времени доносится глухой гул.

Там в своих железных сапогах шагает война. Наверно, она скоро дойдет и сюда, до этих пушкинских лугов, березовых рощ и куполов...

Рано утром кто-то громко постучал в окно и назвал хозяйку по имени. Она сказала, что это бригадир: должно быть, как мы поняли, какой-то колхозный начальник, потому что он посылал людей на сенокос.

В душной избе началось движение, встали и мы.

- Удивительно, - качал головой капитан Ранд, - не сегодня завтра война будет здесь, а народ заготовляет сено... Начхоз пытался вчера проехать в Псков, но город бомбили. А они идут на сенокос. Не косы и грабли должны бы быть у них в руках, а лопаты и кирки, чтобы рыть окопы. Армии нужно помочь, немца нужно остановить, черт подери...

- Товарищ капитан, наверно, здесь чье-то распоряжение сверху, которое не положено критиковать, - вмешался старшина батареи, сверхсрочник Раннасте. - Может быть, отправляя людей косить, хотят предотвратить панику?

- Какая, к дьяволу, паника, - отрезал капитан, - каждую пядь земли нужно защищать на войне! Что же, лучше потом в панике драпать?

Капитан махнул рукой и, хлопнув дверью, вышел.

Трудно сказать, кто прав. Только это не наше дело, куда прикажут, туда и пойдем.

10

Мы сидели на траве перед избой и курили в ожидании утренней баланды. Лошади были напоены-накормлены и запряжены.

К нам подошли старик и старуха, наверно, хозяева этой избы. Они принесли нам большую глиняную миску студня. Насколько мы смогли их понять, они зарезали своего единственного теленка, чтобы он не попал немцам в котел, и угощают теперь нас, совершенно им незнакомых солдат, которые не остаются их защищать, а только и знают: что отступают на восток...

Молча ели мы студень, этот от души сделанный подарок, и молча смотрели на нас старики. Старуха вытирала подолом передника глаза, вздыхала и что-то говорила, правда, больше себе, чем нам. Понявшие перевели: бедненькие, нет у вас больше дома... сказала она про нас.

Очень виноватыми мы себя чувствовали, когда, выходя из ворот, благодарили стариков, а они крестили нас и провожали на улицу. Ты можешь быть бедной. Псковская земля, но люди твои щедры душой!

11

Над рекой висит дымка, роса садится на землю: будет жаркий и ясный день. Дай бог, чтобы в этом чистом небе самолеты не стали преследовать нашу колонну!

Полк подивизионно тянется обратно на дорогу. Кончился деревенский проселок. Мы уже привыкли видеть эти вытянутые в ряд деревни, в которых избы окнами обращены на дорогу.

А Рууди все еще нет. Куда этот жук подевался? Выяснилось, что никто не видел, куда он вечером отправился спать. Удрал? Нет, этого быть не может.

Мы у последней избы. Здесь дома аккуратно пронумерованы и указана фамилия хозяина. Кроме того, на каждом доме есть табличка с изображением того предмета, с которым семья должна бежать на пожар. И" крайней в деревне избы, принадлежащей Кузнецову, на пожар, как свидетельствовало изображение, нужно было нести с собой багор.

У калитки дома с багром и стоял Рууди. При этом не один. Он сердечно прощался с крепкой, пышногрудой молодой женщиной.

- Ну конечно... - пробурчал Ильмар.

Рууди встал в строй, но еще долго оглядывался назад и махал, пока за поворотом дороги и излучиной реки не исчезла деревня.

- Как же ее зовут? - полюбопытствовал Сярель.

- Масенька или Маса, - ответил Рууди с сильным эстонским акцентом.

Последовал целый ряд весьма нескромных вопросов, но Рудди шел будто во сне: все зубоскальство отскакивало от него, как от брони.

- Бросьте, ребята, не было у нас ничего. Муж на войне, двое малышей, больной отец кряхтит на печке... Эх, дьявол, вот это женщина, впервые в жизни такую вижу. Шапку долой перед ней!

- Может, сперва штаны? - позлорадствовал обычно миролюбивый Касук.

- Заткнись, не то получишь! - в голосе Рууди прозвучала нешуточная угроза.

Шагая по колее проселка, тихо и серьезно рассказывал Рууди свою историю с Машенькой.

Действительно, Рууди заприметил в деревне эту милую женщину и на своем ломаном русском языке и в обычной веселой манере сделал неуклюжую попытку подкатиться к ней. И, к великому его смущению, молодая женщина сразу пригласила его в избу. В воображении Рууди уже забрезжила первая легкая победа над русской красавицей. Однако его, как дорогого гостя, усадили за стол, предложили топленого молока и вареной картошки с соленой плотвой. Другой еды в доме, видимо, не было. За столом сидели и дети Машеньки мальчик (он-то, вероятно, и был рыбак) и девочка, оба еще дошкольники, во все глаза с невероятным уважением смотрели они на настоящего солдата и его карабин. На печке тяжело дышал больной астмой старик. Машин отец.

Они проговорили всю короткую летнюю ночь.

Неделю назад Маша проводила на войну мужа, колхозного бригадира. С красными заплаканными глазами она тихо корила Рууди за то, что мы идем на восток. Неужто это правда, что немец через несколько дней придет сюда? Что же будет?