М. Колесникова - Рихард Зорге Страница 6

Университетская молодежь быстро сделалась офицерами, держала себя высокомерно, замкнуто, считая солдат «серой скотинкой». Сразу образовались две касты: высшая и низшая. Большинство солдат, люди среднего возраста, были из рабочих или из ремесленников, состояли в профсоюзах и разделяли социал-демократические взгляды.

Старый каменщик из Гамбурга почему-то сразу проникся доверием к Рихарду и стал его первым настоящим политическим воспитателем. Он обладал острым умом и много знал. Жизнь основательно помяла его: был безработным, подвергался репрессиям за свои выступления против войны, еще когда война только назревала, и за участие в стачках. Он рассказывал о классовых боях в Германии, о недоверии рабочих к руководству социал-демократической партии, проголосовавшему в рейхстаге за кредиты, к «военному социализму» Шейдемана. Нет и не может быть классового мира. Главный враг немецкого народа находится в самой Германии – это германский империализм, германская военная партия, германская тайная дипломатия. Этого врага в собственной стране и должен побороть немецкий народ… «Революционный штиль» – лживая выдумка Каутского, Шейдемана, Носке и других социал-шовинистов.

После таких бесед Рихарду многое становилось ясно. Этой логике ничего не мог противопоставить даже сам Ницше – «сверхчеловек», стоящий по ту сторону добра и зла и призывающий покончить с царством черни.

Каменщик из Гамбурга был убит в начале 1915 года, когда французы неожиданно перешли в наступление и овладели германской первой линией.

В одном из этих боев Рихард Зорге получил первое серьезное ранение – в правое плечо. Его отправили в госпиталь, который находился в берлинском районе Ланквиц. Пришли сестры, пришла мать. От них узнал, что в Берлине неспокойно: горожане возбуждены. Уровень жизни понизился до такой степени, что скоро нечего будет есть. Это установленный правительством голодный режим. Процветает «черный рынок», здесь, правда, можно купить все, что угодно, были бы деньги. Но денег нет.

«Воодушевление и жертвенный дух, распространившиеся в начальном периоде войны, исчезли, – пишет Зорге. – Как только потекли баснословные прибыли, начались темные махинации военного времени, так высокие идеалы военного государства стали постепенно отходить на задний план. Вместо них возобладали материальные интересы, в достижении которых стали видеть цель войны, беспрерывно провозглашалась такая сугубо империалистическая цель, как установление господства Германии и прекращение навсегда войны в Европе».

Да, в Берлине никто не говорил больше о духовной энергии германской нации.

И здесь, на госпитальной койке, спеленатый бинтами, Зорге продолжает изучать, анализировать войну. Он много спорит с другим раненым солдатом – двадцатилетним Эрихом Корренсом. Эрих был ранен в июне этого года и отправлен в лазарет, сначала в Восточную Пруссию, затем в Берлин. По ночам они читали стихи, горячо обсуждали положение в Германии, говорили о свободе, о месте человека в обществе, об отношении к жизни, полемизировали с Ницше и Штирнером. Несколько месяцев лежали они в госпитале и успели навсегда привязаться друг к другу. (Переписка между ними будет продолжаться многие годы. Эриху Корренсу суждено стать видным государственным и общественным деятелем – президентом Национального совета Национального фронта демократической Германии, крупным ученым. Но об этом Зорге никогда не узнает.)

«Рихарда интересовало все, – свидетельствует Корренс,- он был живой, увлекающийся человек. Особенно притягивали его политика и литература. Он часто говорил, что не хотел бы «жить только для себя». Он намеревался посвятить себя служению великой цели, которая бы целиком, без остатка захватила все его существо. Рихард страстно искал эту идею, искал свое место в жизни». Но самое главное, о чем они спорили тогда: личное отношение к войне, как понимать войну. Да, Рихард начинал понимать войну как историческое явление. Явление, обусловленное политикой эксплуататорских классов, экономическими причинами, господством частной собственности. Почему возникла вот эта мировая война? Да, видимо, потому, что образовалась мировая капиталистическая система хозяйства. Война подчиняется какому-то более общему закону, она закономерна. Но можно ли обойтись без нее, избежать ее?.. Он понимал, что без посторонней помощи, без изучения специальной литературы не сможет разгадать сущность войны до конца, сформулировать то, что смутно бродит в голове. Пока была лишь ненависть к тем, кто развязал эту бойню.

После госпитального лечения ему дали отпуск, большой отпуск. Он мог не спеша идти по Унтер-ден-Линден, наблюдать за жизнью Берлина. В конце улицы – конная статуя старого Фрица; сейчас она уже не кажется грозной и воинственной. Зеленый купол рейхстага. На первый взгляд в столице ничего не изменилось. Так же бегут трамваи и автомобили, так же стоят на перекрестках полицейские. Швейцары распахивают двери магазинов. Сейчас модный цвет – серый: дамы и мужчины одеваются во все серое; на шляпах носят железные кресты. Железный крест повсюду: и на витрине табачной лавочки, и на детских каскетках, и на календарях. Дети тоненькими голосами поют «Wacht am Rein», им подпе- вают взрослые. Перед дворцом императора выставлено четырнадцать захваченных французских пушек; возле них всегда людно.

И все же Берлин сделался словно бы более нахальным, развязным и… в чем-то неуверенным.

Рихард, сдав выпускные экзамены в школе, поступил в Берлинский университет на медицинский факультет. Чем был вызван подобный шаг? Слишком много крови и страданий видел он за последний год. На войне он хотел быть не убийцей, а спасителем. Не пропускал ни одной лекции. Особенно стремился к хирургии, но на первом курсе ее просто не было как таковой. Здесь было все с самого начала, от Галена и Везалия, и Зорге вскоре понял, что медицина не его призвание. Он хотел бы лечить не отдельных людей, а общество в целом. Потому-то с медицины переключился на самостоятельное изучение политических вопросов, политической обстановки в стране, политических партий. Здесь все показалось сложным, до крайности запутанным. Но это была родная стихия «премьер-министра» Зорге; должно быть, уж кто для чего рожден! Великие естествоиспытатели, например, часто не способны к языкам. Линней прожил несколько лет в Голландии, но не мог запомнить и десятка голландских слов. Великие математики подчас невежественны в вопросах, лежащих за пределами математики. У каждого есть своя руководящая идея, и направление фантазии на эту идею кладет неизгладимый отпечаток на всю деятельность человека. Идея может вызревать годами. У Ньютона период вызревания идеи, как известно, длился целых семнадцать лет. Прирожденный музыкант Моцарт в три года воспроизводил мелодии на клавесине.