Екатерина Мешаненкова - Данте. Жизнь: Инферно. Чистлище. Рай Страница 6

Донати были соседями семьи Алигьери, но превосходили их знатностью и богатством. Они были настоящими феодалами, представителями старинной родовой знати, и не поскупились на приданое для своей дочери. Одно время у историков даже бытовало мнение, что брак Данте и Джеммы был неравным, но никакими документами или свидетельствами современников это не подтверждается — судя по всему, никто не считал, что Данте недостаточно богат и родовит для дочери Мането Донати.

Что касается его самого, то, по всей вероятности, он не слишком интересовался своим будущим браком, воспринимая его как неизбежную необходимость. Куда больше его мысли занимали науки и искусство.

Данте стоял перед башней Гаризендой недалеко от Порто Равеньяно в Болонье. По узкому переходу в Апеннинах, соединяющему Флоренцию с северной Италией, он добрался до столицы Романьи всего несколько дней назад. Данте сравнивал мысленно эту башню, сильно покосившуюся, с другой, высившейся рядом с городскими воротами, высокой и стройной, которую по имени ее строителя называли Азинелла.

Странное дело — если закрыть глаза и перестать смотреть на Гаризенду и скользящие над ее вершиной в пасмурный день облака, а затем открыть их, то кажется, что башня сейчас рухнет на тебя. Как все впервые посетившие Болонью, Данте заинтересовался этим феноменом. Ему представилось, что башня превращается в огромного гиганта, гигант наклоняется, хватает его и уносит за пределы города. Кто-то схватил Данте за рукав и спросил: «Данте, что ты видишь?» Образ гиганта исчез — рядом стоял и теребил его румяный мальчик, которому, казалось, никак не более пятнадцати лет. Это был один из студентов, с которым Данте познакомился. Он уже второй год учился в Болонье и потому смотрел на старшего годами Данте покровительственно. «Великана», — отвечал Данте. «Ты увидел великана, но посмотри, что ты проморгал». Юноша указал на прекрасную даму в богатых одеждах, которая удалялась от них. «Ты знаешь, — заметил он поучительно, — она из семьи Гаризенда. Вот Гаризенда, поистине достойная созерцания!» Данте усмехнулся, и у него в голове пронеслись две-три строчки для будущего сонета. «Слушай, Чино, ты прав, — сказал Данте, — ты прав, но я всегда вижу только то совершенно ясно, что далеко от меня». И они, смеясь, пошли по улицам Болоньи.

Данте очень полюбил общество веселого студента. Звали его Чино деи Сигибульди, был он родом из Пистойи, сравнительно небольшого городка, на который Флоренция постепенно накладывала руки. Чино, так же как и Данте, гордился тем, что отдаленные предки его были римляне. Семья Чино, довольно состоятельная, принадлежала по давней традиции к гвельфам. В аудитории, где студенты сидели на скамьях, а не на соломе, как в Париже, нельзя было найти более прилежного студента, чем Чино. Он все записывал, подчеркивал, сверял. Однажды после лекции знаменитого Аккурсио-младшего Данте спросил своего друга, кем он собирается быть — судьей или нотариусом. «Судьей, может быть, — ответил Чино, — но я учусь не для этого. Я хочу быть профессором права и читать лекции, как наш славный учитель». «Но это трудно, — заметил Данте, — и для этого потребуется много-много времени». «А зачем же я записался в университет?» — отвечал Чино.

В тетрадях с конспектами лекций, которые Данте брал у своего старательного друга, он как-то обнаружил множество стихов, большинство их было написано Гвидо Гвиницелли, славным болонским поэтом, но попадались и собственные стихи Чино. «Разве можно писать на полях важных юридических документов любовные сонеты?» — спросил с улыбкой Данте. «Это прекрасный обычай Болоньи, — не смутившись, отвечал Чино. — Здесь все судьи и нотариусы любят поэзию и записывают стихи, особенно на полях завещаний, чтобы какой-нибудь урод не приписал что-либо сбоку, что нарушило бы права наследников».

Дружба Данте с Чино продолжалась много лет. Уже после того, как они оба покинули стены университета, их пути продолжали время от времени пересекаться. Конечно, Чино не стал таким великим поэтом, как его друг, но его легкие изящные стихи высоко ценились как простыми любителями поэзии, так и гениальным Петраркой. Впрочем, для него это все равно было всего лишь увлечением — Чино стал известным правоведом и преподавателем, одним из самых знаменитых докторов юридических наук в Италии. Он читал лекции в Сьене, Перудже, Неаполе, и некоторые из его учеников тоже стали знаменитыми юристами, а в родном городе ему даже воздвигли памятник.

Ну а Данте, судя по всему, серьезно увлекся поэзией именно в Болонье. До нас дошли его сонеты, полушутливая переписка с друзьями и, конечно, его первая любовная лирика.

Вовек не искупить своей виныМоим глазам: настолько низко палиОни, что Гаризендой пленены,Откуда взор охватывает дали,Проспали (мне такие не нужны!)Ту самую, которая едва лиНе краше всех, и знать они должны,Что сами путь погибельный избрали.А подвело мои глаза чутье,Которое настолько притупилось,Что не сказало им, куда глядеть.И принято решение мое:Коль скоро не сменю я гнев на милость,Я их убью, чтоб не глупили впредь.

Данте нравилась Болонья — она была похожа и не похожа на его родную Флоренцию. Вроде бы и архитектура схожа, а видно, что это другой город, вроде бы и людей на улицах так же много, а все равно они не такие, как на его родине. Флоренция хоть и была торговым городом, но все равно на ее улицах никогда не было такого столпотворения людей разных национальностей и не звучало такого смешения языков.

В Болонью съезжались люди со всех концов Европы, и не только, как по торговым делам, так и в ее знаменитый университет. На улицах и в тавернах болтали на французском, немецком, английском, польском, чешском и многих других языках, не говоря уж обо всех итальянских наречиях и международной латыни, знакомой каждому образованному человеку того времени.

Жизнь в Болонье была веселой, как, впрочем, в любом студенческом городе в любые времена. Вино текло рекой, продажные красавицы манили на каждом шагу, и отовсюду лились студенческие песни, прославлявшие молодость, свободу, плотскую любовь и развеселую жизнь. Некоторых болонских сводников Данте потом собрал в первом каменном рву Злых Щелей своего «Ада».

В толпе страдальцев грешнойЯ встретился с известным мне лицомИ с ним вдвоем оставлен был певцом.Укрыться он пытался безуспешно.Я произнес: — Зачем скрываешь ликИ взор очей ты опускаешь долу?Венёдико Каччанемйк,За что тебя такой удел постиг?Ответил он: — «Отрадно мне глаголуЖивущего внимать. Не утаю,Что я склонил сестру мою ГизолуОтдать во власть маркиза честь свою.Различные об этом ходят толки,Но не один явился я сюдаИз жителей Болоньи: словно волкиОни жадны, и каждый без трудаС охотою на все ответит: да! —Способствуя стыду и беззаконью.Их большинство покинуло БолоньюДля этих стен». Так изъяснялся он,Но вдруг бичом был сзади пораженИ кинулся бежать, а демон-мстительКричал ему: — «Прочь, гнусный развратитель!Здесь продавать не дозволяют жен!»

Впрочем, Данте хорошо видел не только внешние пороки блистательной Болоньи. Еще глубже он поместил двух бывших студентов Болонского университета, принадлежавших к полусветскому монашескому ордену гаудентов. Одетые в свинцовые плащи лицемеров они бродят по кругу, среди таких же грешников, как они.