Константин Циолковский - Моя жизнь Страница 6

Так же неудачна была моя покупка сапог на Сухаревке. Лишился старых и пришел домой в новых без подметок. Но все это было ранее в Москве.

Возвращаюсь к П. И в городе П. я принялся было за станки особого устройства и разные машины. Даже нанял особую для мастерской квартиру.

Между прочим устроил нечто вроде водяных лыж, с высоким помостом, сложного устройства веслами и центробежным насосом. Переплыл благополучно реку. Думал получить большую скорость, но сделал грубую ошибку: у лыж была тупая корма, и потому большой скорости не получилось.

Простудился и захворал мой брат, на год моложе меня, с которым я был особенно близок с самого детства. Зимы в П. холодные. У брата пропал аппетит, образовались язвы в кишках, и он помер.

Товарищи гимназисты его провожали. Я же отказался, говоря, что мертвому ничего не нужно. Этот поступок не был результатом холодности: я горевал. Потом уже я понял, что провожают мертвых ради огорченных родных и друзей.

Из публичной библиотеки города П. таскал научные книги и журналы. Помню механику Вейсбаха и Брашмана, Ньютоновские «Принципы» и другие. Из журналов за все годы перечитал: Современник, Дело, Отечественные записки. Влияние на меня эти журналы имели громадное. Так, читая статьи против табака, я всю жизнь не курил. К латинской кухне также возникло сомнение. Всю жизнь я болел, но не помню, чтобы лечился. Уже позже я понял великое будущее медицины. Гигиенические статьи производили глубокое впечатление. Отвращение к орфографии всех стран возникло тоже от чтения. Тогда же я был из книг очень напуган половыми болезнями, что очень способствовало моему целомудрию. Все же трудно было бы удержаться от соблазна, если бы не мое увлечение науками и планами великих достижений. Так, знакомый однажды повел меня в одно злачное место. Но было холодно, я прозяб в моем пальтишке на рыбьем меху и вернулся домой. Уроками я зарабатывал много и не в деньгах было препятствие: как-то и судьба мне помогала, а может быть и глухота.

Но все же я был страстен и постоянно влюблялся. В П. был один случай сверхплатонического чувства. Я полюбил семилетнюю дочку наших знакомых. Я мечтал о ней, мечтал даже о доме, где она жила и с радостью проходил мимо этого дома. Более чистой любви трудно себе представить.

Однако, возраст давал о себе знать. У меня бывали сильные головные боли, как результат воздержности. Излияний (поллюций) не было до 20 лет: вся половая сила шла на развитие мозга. Кажется, других привязанностей в П. не было.

Переселение в Р.

(от 21 до 22 лет)

Отец стал прихварывать. Смерть его жены, детей, жизненные неудачи много этому способствовали. Отец вышел в отставку с маленькой пенсией и все мы решили переселиться в Р., на родину. Ехали весной на пароходе до самого места. С нами была и та девочка. По приезде в Р. она должна была отправиться к ее родителям. Я захотел с ней проститься. Она, маленькая, вскочила на стол, чтобы я мог ее поцеловать. Это был единственный поцелуй, который мне от нее достался. Больше я с ней никогда не виделся.

В Р. я побывал в местах, где прежде жил. Все показалось очень маленьким, жалким, загрязненным. Знакомые — приземистыми и сильно постаревшими. Сады, дворы и дома уже не казались такими интересными, как прежде: обычное разочарование от старых мест.

Я еще не был учителем (78 г.), когда меня притянули к исполнению недавно введенной воинской повинности (в 71 г.). Я отрицательно и с негодованием относился к империалистической бойне, но понимал, что против рожна трудно пойти. Никто не догадался меня проводить в воинское присутствие. Благодаря глухоте получился неизбежный ряд комических сцен.

Раздели до гола, кто-то держал рубашку. Грудь не вышла. Заявил о глухоте: «воздух продувается сквозь барабанные перепонки». Послушал доктор, как шумит в ухе воздух от продувания.

Не помню хорошо, освободили меня сразу или отложили на год. Помню только, что губернатор остался недоволен приемной комиссией и захотел всех освобожденных переосвидетельствовать.

Он спросил меня: «Чем занимаетесь?». Мой ответ, «математикой», возбудил ироническое пожимание плеч. Все же мою негодность подтвердил.

На следующий год я сдавал экзамен на учителя, так как в Рязани не имел уроков и жил оставшимся скудным запасом денег. В это время я занимал комнату у служащего Шапкина. Это был ранее сосланный в Сибирь поляк, теперь освобожденный.

На экзамен я боялся опоздать. Спрашиваю сторожа: «Экзаменуют?». Насмешливый ответ: «Только вас дожидаются».

Первый устный экзамен был по закону божию. Растерялся и не мог выговорить ни одного слова. Увели и посадили в сторонке на диванчик. через 5 минут очухался и отвечал без запинки. Далее со мной уже этой растерянности не было. Главное — глухота меня стесняла. Совестно было отвечать невпопад и переспрашивать — тоже. Письменный экзамен был в комнате директора и в его единоличном присутствии. Через несколько минут я написал сочинение, ввернув доказательства совершенно новые. Подаю директору. Его вопрос: «Это черновая?». «Нет, беловая,» — отвечаю. Удивился и заметил: «Скоро написали».

Хорошо, что попался мыслящий молодой экзаменатор. Он понял меня и поставил хороший балл, не сделав ни одного замечания. Отметок их я не видал. Знаю только, что меньше 4 получать на экзамене было нельзя. Так сошли и другие экзамены.

Пробный урок давался в перемену, без учеников. Выслушивал один математик.

На устном экзамене один из учителей ковырял всенародно в носу (тогда цинизм и нигилизм был в моде). Другой экзаменующий, по русской словесности, все время что-то писал, и это не мешало ему выслушивать мои ответы.

Отец был очень доволен. Решили помочь мне в снаряжении на предполагаемое место. На экзамене я был в серой заплатанной блузе. Пальто и проч. — все это было в жалком состоянии, а денег почти не оставалось. Сшили виц-мундир, брюки и жилет, всего за 25 рублей. Кстати сказать, что все сорок лет я больше мундира не шил. Кокарды и орденов никогда не носил. Ходил в чем придется. Крахмаленных воротников не употреблял. Сшили и дешевое пальто за 7 рублей. Пришили к шапке наушники и все было готово. Истраченное я потом возвратил отцу, который за это немного обиделся.

Был у меня еще коротенький полушубок (куплен за 2 рубля). Под холодное пальто без ваты он очень пригодился зимой: тепло и прилично.

Однако, несмотря на прошение, назначен был на место учителя только месяца через четыре.

Этот промежуток ожидания я провел в деревне у помещика М., занимаясь с его малыми детьми. Учил их грамоте. Мальчик спрашивает: «Зачем ставится ер?». «Это», — отвечаю, — «по глупости». Также я раскритиковал и всю грамматику. Когда ребенок встречал ер, то сначала становился в тупик, а потом замечал: «Знаю, это — по глупости».