Рюрик Ивнев - Воспоминания Страница 6

Толя неожиданно воскликнул:

— Это самое оптимистичное из всех твоих стихотворений!

«Мартышка» ошеломлена:

— Толя, какой же это оптимизм? Что с тобой?

Мариенгоф развел руками и сказал снисходительно:

— Как вы не понимаете! Это же оптимизм — розы. Пусть даже мерзлые. Никаких роз в жизни и после нее у нас не будет.

Анатолий и теперь завуалировал свою болезнь и не смог отказаться от язвительного остроумия.

И в этом был весь Мариенгоф.

ТАКИМ БЫЛ В. ШЕРШЕНЕВИЧ

Вадим Шершеневич самый старший из имажинистов. Он выступил со стихами, носившими отпечаток влияния символистов, еще в 1910 году.

Первые опыты его были слабые и подражательные. Познакомились мы в 1913 году на вечере в честь приезда из-за границы К. Бальмонта.[20]

И я, и Вадим Шершеневич читали тогда в честь Константина Дмитриевича стихи, которые мы сочинили едва ли не для того, чтобы выступить перед блестящей аудиторией — на этот вечер собралась вся литературная Москва, и мне лично пришлось выступать впервые перед столь пышным собранием. Нужно, впрочем, пояснить, что в эти годы обаяние К. Бальмонта было настолько велико, что, помимо честолюбивых желаний сразу прославиться стихами, которые мы в то время считали, вероятно, верхом совершенства, нас заставляло приветствовать К. Бальмонта также и преклонение молодых, начинающих поэтов перед таким светилом, каким являлось тогда на поэтическом небосклоне имя К. Бальмонта. На этом же вечере В. Шершеневич объявил о вновь организующемся издательстве «Мезонин поэзии», во главе этого издательства он стоял все время его существования, с 1913 по 1915 год.

С этого момента, то есть с 1913 года, Вадим Шершеневич объявил себя футуристом. Само собой разумеется, издательство «Мезонин поэзии» было основано как издательство футуристическое. С момента основания этого издательства в нем начали сотрудничать, кроме меня и Шершеневича, — Сергей Третьяков, Борис Лавренев и целый ряд других молодых поэтов. Интересно отметить тот факт, что В. Шершеневич, будучи организатором и главой издательства «Мезонин поэзии»,[21] был в резко враждебных отношениях со всеми другими футуристическими издательствами. Так, например, в сборниках другого футуриздательства «Центрифуга»,[22] которым руководил поэт Сергей Бобров,[23] он не только не принимал участия, но в критическом отделе «Мезонина» всячески поносил эти сборники, несмотря на то, что многие из его сотрудников (я в том числе) печатались и там. Я уже не говорю про группу футуристов: Хлебникова, братьев Бурлюков, Крученых, Маяковского, Каменского, которые к футуристам «Мезонина поэзии» и «Центрифуги» относились враждебно, не считая их настоящими «кровными» футуристами.

Вот в этой атмосфере борьбы, вражды и литературных сражений развивался и укреплялся талант Вадима Шершеневича. Он был хорошим организатором, дельным издателем, умелым редактором, острым критиком и способным поэтом, который, однако, никак не мог найти своего собственного поэтического «я».

Теперь, подводя итоги целому периоду жизни, можно позволить себе роскошь быть откровенным до конца.

Рисуя портрет Вадима Шершеневича, нельзя умолчать о его недостатках, или, вернее, об его эклектичности. Если взять образ В. Шершеневича только как поэта, то придется сознаться, что это единственный из всех поэтов-имажинистов, у которого нет собственного лица, который не может сказать даже такой скромной фразы: «Я пью из маленького, но своего стакана».

Как я уже упоминал, стихи В. Шершеневича, с которыми он выступил в свет, были до смешного подражательны. Он копирует раннего Блока, Бальмонта, Маяковского. Правда, у него были и свои нотки в стихах, но они до такой степени заглушались чужим влиянием, что образ В. Шершеневича как поэта остается эклектичным, в противоположность всем другим имажинистам.

Другой вопрос, что В. Шершеневич как личность представляет из себя яркую индивидуальность. Блестяще образованный, знавший в совершенстве несколько европейских языков, он был одним из лучших теоретиков имажинизма. На диспутах и собраниях, когда приходилось защищаться от нападок критиков, Шершеневич был незаменим. Кроме эрудиции и внутренней силы, заставлявшей всех загораться верой в его речь, у него были замечательные внешние данные: звучный голос и какая-то неувядаемая активность всего облика.

На поэтических вечерах Шершеневич старался «задирать» публику, вступать с ней в пререкания и, будучи довольно находчивым, играл роль шута, забавлявшего и нас, и аудиторию веселыми каламбурами и анекдотами. Все это было несерьезно. Он был одним из «теоретиков» имажинизма, который, не в упрек ему будет сказано, был насквозь аполитичен. Не касаясь его здорового, хорошо посеянного и давшего отличные всходы зерна, оказавшего благотворное влияние на творчество почти всех наиболее талантливых крестьянских и пролетарских поэтов, в этом течении было все же столько шелухи, что я снова и снова, теперь уже спустя много лет, спрашиваю себя: где был наш вкус, когда мы вступили на скользкий путь этой безвкусной и вульгарной шумихи и саморекламы, воспринимая от отживающего футуризма все самое ненужное, дурное и бесполезное. Все наши публичные выступления носили какой-то шутовской, балаганный характер: афиши составлялись по методу провинциальных цирковых антрепренеров: побольше непонятных фраз или явно нелепые сочетания слов, вроде «танго с коровами»[24] и т. п.

Все это под конец мне стало так противно, что я порвал с имажинизмом и уехал из Москвы на Украину.

ИСПОВЕДЬ УЧИТЕЛЯ РИСОВАНИЯ

Если на глазах нашего века фантастика, соприкасаясь с наукой, входит в быт и становится заурядным явлением, то можно смело сказать, что жизнь провинциального учителя рисования Алексея Крученых превратилась в фантастику. На склоне лет, года за полтора до его смерти, в центре самой Москвы, бывшем Камергерском переулке, приютилось «Артистическое кафе». А совсем рядом, на углу Петровки, в двадцатые годы помещалось знаменитое кафе «Музыкальная табакерка». И когда осенью 1964 года ко мне неожиданно подошел моложавый старик, я в первую секунду его не узнал, а потом как бы перенесся в двадцатые годы, но и они были полустанками и привели меня к 1912 и 1913 годам. Я вспомнил переполненные залы Тенишевского училища и Городской думы, вечера футуристов, диспуты, переходящие в ожесточенные споры, возмущенные статьи буржуазных газет, называвших футуристов шарлатанами, и вот полвека спустя я случайно встречаю в кафе одного из наиболее гремевших футуристов. Подобно тому, как в свое время стало известно всей России однострочное стихотворение Валери Брюсова «О, закрой свои бледные ноги», так прогремела строчка А. Крученых «Дыр бул щил». То, что произошло, меня очень удивило, ибо наше знакомство в прошлые годы было чисто литературное. Не только дружбы, но и приятельских отношений у нас никогда не было.