Анна Франк - Убежище. Дневник в письмах Страница 60

Он стал убеждать меня, что верит, но надо будет еще раз с ним поговорить, целый день я только над этим и ломаю голову. Хорошо еще, что он прямо высказал то, что думал, а представь себе, что он бы ходил и держал это в себе? Милый Петер!

Теперь я должна и буду рассказывать ему все.

Дорогая Китти!

Я часто хожу по вечерам наверх глотнуть свежего воздуха в комнатке у Петера. В темной комнате гораздо скорее может завязаться настоящий разговор, чем когда солнце щекочет тебе лицо. Мне очень уютно сидеть рядом с Петером на стуле и смотреть в окно. Ван Даан и Дюссел, видя, что я вхожу к Петеру, начинают говорить ужасные глупости и пошлости. Например: «Annes zweite Heimat»[42] или «Подобает ли мужчине в столь поздний вечерний час и в темноте принимать у себя молодых девушек?» Петер выказывает удивительное присутствие духа по отношению к таким якобы остроумным замечаниям. Моя мамочка сгорает от любопытства и наверняка спросила бы, о чем мы разговариваем, если бы в глубине души не боялась, что я откажусь ей ответить. Петер говорит, что взрослые просто завидуют нашей молодости и злятся, что мы не обращаем внимания на их колкости.

Иногда он сам приходит за мной вниз, но и тут получается неловкость, потому что, несмотря на все меры предосторожности, он краснеет до ушей и ничего не может толком сказать. Какое счастье, что я никогда не краснею, вероятно, это пренеприятнейшее ощущение.

Еще меня очень огорчает, что Марго сидит внизу одна, в то время как я наверху нахожусь в хорошей компании. Но тут я ничего не могу изменить, я была бы рада, если бы она ходила вместе со мной наверх, но тогда она уж точно будет пятым колесом в телеге.

Со всех сторон сыплются подначки насчет нашей внезапно вспыхнувшей дружбы, а за столом то и дело возникает тема свадьбы, которую сыграют здесь, в Убежище, если война продлится еще пять лет. Задевает ли нас вздор, который выплескивают на нас наши старики? Во всяком случае, не слишком сильно, это все так глупо. Неужели мои родители забыли собственную юность? Похоже, что да, по крайней мере, они всегда принимают всерьез сказанное нами в шутку и смеются над нами, когда мы серьезны.

Не знаю, что будет дальше, не знаю и того, всегда ли нам с Петером будет о чем говорить. Но если это будет продолжаться, мы, наверно, сможем быть вместе и не разговаривая. Если бы только верхние старики не вели себя так глупо. Наверно, им просто не нравится, что я прихожу. Ведь мы с Петером не рассказываем, о чем мы говорим. А представляешь, что было бы, знай они, какие интимные темы мы обсуждаем.

Я хочу спросить Петера, знает ли он, что и как расположено у девочки в том месте. По-моему, мальчик там внизу устроен не так сложно, как девочка. Ведь на фотографиях или изображениях обнаженных мужчин отлично видно, что там у них, а у женщин – нет. У женщин половые органы, или как там это называется, больше спрятаны между ног. Петер, скорее всего, никогда еще не видел девочку совсем вблизи, я, честно говоря, тоже нет. И в самом деле у мальчиков все проще. Ума не приложу, как мне объяснить ему наше строение. А он его не знает, это мне стало ясно из его слов. Он мне рассказывал про Muttermund[43], но ведь это находится внутри, его увидеть невозможно. У нас, надо признать, все очень хитро устроено. Только в одиннадцать или в двенадцать лет я узнала, что у нас внутри есть еще одни срамные губы, их совсем нельзя увидеть. И в довершение всего я еще считала, что моча течет из клитора. Однажды я спросила у мамы, а для чего у меня эта штучка, она ответила, что не знает, – ха, как же глупо она себя всегда ведет!

Ну ладно, возвращаюсь к делу. Как же мне без всяких рисунков объяснить ему, что находится внутри у женщины? Сейчас я попробую изложить это здесь, в дневнике.

Итак, я начинаю.

Когда стоишь, спереди не видно ничего, кроме волос. Между ног – что-то вроде подушечек, мягких-мягких, тоже покрытых волосами, когда стоишь, они прилегают друг к другу, и того, что находится между ними, не видно. Но когда садишься, они расцепляются, и между ними открывается что-то ярко-красное, безобразное, похожее на сырое мясо. В верхней части, между большими срамными губами, на самом верху, находится кожная складочка, если присмотреться, вроде пузырька, это клитор. Дальше идут маленькие срамные губы, они тоже прижаты друг к другу, их тоже можно принять за складочку кожи. Если они раскроются, между ними можно будет увидеть мясистый отросточек, не больше подушечки моего большого пальца. Его верхняя половина пористая, в ней много дырочек, и из них течет моча. Нижняя часть выглядит так, как будто состоит из одной кожи, но на самом деле именно там находится влагалище. Складочки кожи полностью закрывают его, так что его почти невозможно увидеть. Дырочка, находящаяся под кожей, такая малюсенькая, что почти невозможно себе представить, как может войти туда мужчина, а как может выйти целый ребенок – и подавно. В эту дырочку вставить указательный палец и то трудно. Только и всего, но это играет такую огромную роль.

Милая Китти!

Когда человек меняется, сам он замечает это только тогда, когда перемена завершится. Я изменилась, и основательно, полностью и во всем. Мои мнения, взгляды, критические суждения, моя внешность, мой внутренний мир – все изменилось. И я могу с уверенностью утверждать, потому что так оно и есть, – изменилось к лучшему. Я уже рассказывала тебе, как трудно дался мне переход от прежней жизни, где я была предметом поклонения, к здешней суровой реальности с ее перепалками и нападками взрослых. Но большая доля вины за то, что мне пришлось так тяжело, ложится на моих родителей. Дома они с удовольствием предоставляли мне быть предметом поклонения, и это было хорошо, здесь же им не следовало бы вдобавок ко всему прочему меня еще и подзуживать и, ссорясь с Ван Даанами и сплетничая о них, убеждать, что правы только они, мои родители. Прошло много времени, пока я поняла, что каждая сторона права только наполовину. Но теперь я знаю, как много здесь совершено ошибок, и старыми, и молодыми. Самая большая ошибка моих родителей по отношению к Ван Даанам в том, что ни папа, ни мама никогда не пытались говорить с ними откровенно, по-дружески, пусть даже эта дружба была бы немного неискренней. Я хочу прежде всего жить со всеми в мире, не ссориться и не сплетничать. С отцом и с Марго это будет легко, а с мамой трудно, и потому только к лучшему, что она сама иногда дает мне по рукам. Подружиться с менеером Ван Дааном можно, если с ним соглашаться, выслушивать его и поменьше говорить самой, а главное – подхватывать его шуточки и самой отвечать на них шуткой. Чтобы понравиться мефрау, надо говорить с ней начистоту и признавать свои ошибки. Она тоже откровенно признается в своих весьма многочисленных недостатках. Я знаю, что теперь она уже не такого плохого мнения обо мне, как вначале. И только потому, что я правдивая и говорю людям в глаза даже не очень лестные вещи. Я и впредь буду правдивой, я считаю, что так можно достичь большего; вдобавок и самой приятнее. Вчера мефрау завела со мной разговор насчет риса, который мы дали Клейману. Она сказала: