Морис Левер - Айседора Дункан: роман одной жизни Страница 60

— Если бы у меня были такие модели, когда я был молод! — говорит он со вздохом Айседоре. — Модели, чьи движения в полной гармонии с природой… Правда, у меня были великолепные натурщицы, но они не умели двигаться, как двигаются ваши ученицы.

Порой оба улыбаются, вспоминая забавный эпизод пятнадцатилетней давности.

— Вы, должно быть, нашли меня смешным, — с беспокойством спрашивает старик.

— Что вы! Наоборот, это я была идиоткой… Вы знаете, я много раз жалела потом…

— А я ни о чем не жалею. У меня сохранились наброски вашей фигуры, сделанные тогда с натуры. Временами я рассматриваю их. Как-нибудь сделаю по ним статуэтки.

13 июня 1914 года Айседора показала своих учениц на гала-спектакле в «Трокадеро». Публика была в восторге. По окончании представления зал стоя скандировал ее имя, и ее появление на сцене было встречено бурными аплодисментами. И действительно, горячий прием оказали не столько неопытным танцовщицам, сколько искреннему звучанию любви и гуманизма, которым было проникнуто действо. Аплодировали ее пацифистским идеям, ее неустанным призывам к братству и единению людей, духовной концепции танца этой артистки — поборницы любви. Даже те, кто не разделяет ее взглядов (добропорядочные буржуа и католики-реакционеры), преклоняются перед ее мужеством и приветствуют ее стойкость. Но те, кто аплодирует сейчас идиллической картине танцующих детей — символу миролюбия, еще не подозревают о приближении трагических событий в мире.

В начале лета 1914 года Париж беспечно предавался мечтам. Париж прихорашивался. Париж развлекался. В театрах — бесплатные утренники и балы под фонариками на всех площадях, улицах и перекрестках. Все танцуют «жава». Впервые появляется танго. В воскресенье, 28 июня, в парке Принцев начались велосипедные гонки «Тур де Франс». В тот же день состоялся парижский Гран-При на ипподроме в Лоншане.

Погода стояла великолепная. «Глаз радуется, щедрое солнце, жара, ослепительный свет, пыль от копыт, всеобщее оживление», — писал репортер в «Жиль Блас». По-прежнему Пуаре — законодатель мод. Женщинам надлежит носить глубокие декольте с утра, а не только по вечерам. Мужчинам предписывается носить короткий приталенный пиджак, серые гетры, напомаженные, гладко зачесанные волосы. Смотрят с легкой иронией на туалеты модниц, восхищаются великолепным видом двенадцати коней, участвующих в соревновании. Всеобщее внимание вызывает появление президента Пуанкаре, бурными аплодисментами встречают победу Сарданапала, принадлежащего барону Морису де Ротшильду. Во всеобщем ажиотаже никто не заметил, как удалился с ипподрома посол Австро-Венгрии. Ему только что сообщили об убийстве в Сараево наследника престола, эрцгерцога Франца Фердинанда и его морганатической супруги.

25 июля людей охватывает беспокойство: Сербия и Австрия объявили мобилизацию. Германия готова начать войну? Вопрос неясен. На следующий день Россия приводит войска в состояние боевой готовности. Великобритания и Италия предлагают свои услуги в качестве посредников. Из-за нависшей угрозы войны в газетах отодвинулись на вторую полосу сообщения о процессе над мадам Кайо, убившей пятью выстрелами издателя газеты «Фигаро» Гастона Кальметта, одного из близких друзей Айседоры. Биржа в панике: рента упала на 3,5 процента.

Националисты потрясают боевыми знаменами: «Стихия бушует, но корабль наш прочен, и каждый на своем посту. Поднять флаг!» «Война — священный долг», — надрывается передовица в «Лантерне». «Да здравствует армия, да здравствует Франция!» — захлебываются члены Лиги патриотов.

В другом лагере проходят митинг за митингом, распевают «Интернационал», объявляют «войну войне». Жорес призывает к народному разуму, Клемансо публикует передовицу под заголовком «На краю пропасти», а «Борьба профсоюзов» бросает клич: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Вечером 31 июля, после десяти часов, распространился слух, поверить которому было трудно: «Убили Жореса!» Он ужинал в кафе «Круассан», в двух шагах от редакции его газеты «Юманите», сидя спиной к открытому окну, выходившему на улицу. Рука с револьвером откинула муслиновую занавеску. Среди всеобщего шума раздались два выстрела.

Последний оплот антимилитаризма пал. Отныне начинается бег к пропасти. 2 августа, в воскресенье, объявлена всеобщая мобилизация.

В тот же день, рано утром, у Айседоры начинаются схватки. Ничего не приготовлено. Накануне она уехала из Мёдона в отель «Крийон». Вызванный срочно доктор Боссон не может к ней приехать: он мобилизован в армию. К счастью, рядом с ней Мэри Дести, она умоляет Айседору не выходить из отеля, пока не найдет врача. «Об этом не может быть и речи, — отвечает та. — Я пойду вместе с вами». И вот они едут в машине по Парижу, украшенному, как в национальный праздник. На тротуарах — толпы мобилизованных. Тысячами направляются они на Восточный вокзал в сопровождении семей. Все кричат: «На Берлин!», «Мы им покажем!» На бульварах, в пивнушках музыканты играют «Марсельезу» и «Походный марш», а толпа подхватывает и поет хором. Из окон барышни и дамы приветствуют пехотинцев в серо-голубых шинелях и форменных красных брюках. Им бросают цветы, пачки сигарет, машут флажками. Со всех церквей столицы слышится набат колоколов.

Лимузин с трудом прокладывает дорогу через скопление повозок, грузовиков и автомобилей, реквизированных для армии. В первом родильном доме Айседору, корчащуюся от боли в машине, принять не могут. Во втором соглашаются впустить ее, но помочь не в силах, так как все врачи ушли на фронт. Надо ждать несколько часов, быть может, до следующего дня, пока не организуют родильное отделение. Ждать невозможно. Теряя последние силы, Айседора виснет на руке Мэри, чтобы подняться на крыльцо третьего роддома. Только вошли в лифт, Айседора издает ужасный крик:

— Нет, не здесь! — умоляет она. — Отвезите меня в Бельвю!

— Это невозможно, Дора. Выезд из Парижа охраняется. Нас не пропустят.

— Все равно. Я скорее умру в автомобиле, чем в этой ужасной больнице. Шофер, срочно едем в Мёдон!

У ворот Сен-Клу машину останавливает первый пост вооруженных солдат. Офицеру кажется подозрительным иностранный акцент этих женщин, и он сверхбдительно проверяет их документы. Смотрит и так, и этак, по десять раз задает одни и те же вопросы, тщательно обыскивает всю машину. Мэри пытается объяснить ему, что перед ним знаменитая танцовщица Айседора Дункан, что она вот-вот родит, ей надо срочно добраться до ее дома в Мёдоне, что жизнь ее в опасности. Офицер скептически выслушивает, сомневается, тянет, заставляет подписать протокол и в конце концов пропускает. Но не проехали они и пятисот метров, как Мэри видит вдали второй пост. Приказывает шоферу проскочить его на полном ходу, не обращая внимания на приказ остановиться. Лимузин проносится перед носом часовых, они подают сигнал тревоги. Как только машина оказалась вне пределов досягаемости солдат, Мэри выходит и начинает искать врача.