Виталий Мельников - Жизнь. Кино Страница 60

– Если я запивал, никто меня по Москве не мог разыскать, – хвастался он, – а я на ипподроме в конюшнях скрывался! Но я, как честный человек, театру преданный, за неделю предупреждал, чтоб готовили замену!

После торжественного обеда Грибов меня поблагодарил.

– За что, Алексей Николаич? – удивился я.

– А если б мы с тобой вот так, не спеша, не пообедали, я бы, может, и запил! – пояснил Грибов.

Охватывала, видимо, старого мхатовца тоска зеленая в нерабочее время! Потом я узнал, что Грибов к этому обеду долго и основательно готовился, а с официантом даже репетировал. Работать в кино – большое счастье, хотя бы потому, что встречаешься с необыкновенными, яркими людьми.

Впрочем, даже и самые обыкновенные, но увлеченные общим делом люди порой проявляют на съемках истинную самоотверженность. Так было в нашей второй экспедиции. Действие фильма продолжается весной и летом, следовательно, наше чукотское стойбище, до сей поры укрытое снегами, должно возникнуть перед зрителем уже в летнем обличье – на фоне сопок и скал, на берегу моря. Как это ни странно, но похожий пейзаж мы обнаружили в Крыму под Судаком.

С Розовским и Марксеном мы целыми днями карабкались по скалам, крейсировали на шлюпке вдоль побережья и, когда, наконец, обнаружили подходящее, совершенно пустынное, место, были схвачены пограничниками и доставлены в штаб какой-то очень секретной ракетной базы. Мы долго оправдывались и объяснялись, пока скучающие ракетчики не согласились нам помочь под большим-большим секретом. Мы обещали, что сделаем все быстренько и бесшумненько. Ракетчики были люди наивные и надеялись, что немного разнообразят свою монотонную жизнь. Но жизнь у них началась поистине захватывающая.

Сначала под большим секретом прибыли грузовики со стройматериалами и осветительной аппаратурой. А где приборы, там, естественно, и грохочущие передвижные электростанции – лихтвагены. Потом, «в порядке исключения», плотники построили целое стойбище с чукотскими ярангами, а на следующую ночь на ракетную базу привезли два десятка визжащих лохматых, ездовых собак. Собакам в Крыму было жарко, и они выли круглосуточно. Жарко было не только собакам, но и людям. Актерам и массовке приходилось сниматься в мехах и кухлянках: все-таки, лето у нас в картине якобы прохладное, чукотское.

Многочасовые съемки под палящим крымским солнцем произвели на пограничников огромное впечатление. Они увидели собственными глазами, какой ценой достаются метры и секунды кинозрелища. Они нас зауважали и всячески помогали. Они простили нам даже нечто ужасное. Наверное, понятно, что желающих сниматься в таких условиях было немного, и однажды по местному радио я услышал такое объявление: «Граждане отдыхающие азиатского облика! Студия «Ленфильм» приглашает вас на съемки фильма "Начальник Чукотки". Сбор на семнадцатом километре у ракетной базы». Такое приглашение сделала на весь Крым милая девочка, помреж Оля. Олю не «привлекли» только потому, что Грибов устроил творческую встречу со всеми местными начальниками. Такова уж неодолимая сила искусства!

Пришло время груду отснятого материала выстраивать в соответствии с придуманным и написанным сценарием. Я с тревогой обнаружил, что материал мне противится – то, что прежде казалось важным, он начинает оттеснять, а то, что я считал побочным, само собой выдвигается на первый план. Смешно становится совсем не в тех местах, на которые мы рассчитывали, а энергично смонтированные монтажные фразы вдруг останавливаются и кажутся затянутыми. Все, что было записано на бумаге и казалось смешным, ироничным, многозначным, нужно было еще превратить в единое зрелище!

Очень часто информация, содержащаяся в мизансцене, монтажном стыке или детали оказывалась более емкой и многозначной, нежели длинные монологи. Часто обнаруживалось, что два формально разных эпизода все-таки повторяют, вытесняют друг друга. Выяснилось, например, что длиннейшая сцена в начале, где комиссар долго собирается в путь и где поясняется для зрителя военно-историческая обстановка на Чукотке, не нужна вообще и даже вредна, потому что она «не в жанре». Гораздо веселее открывать эту «обстановку» постепенно, вместе с героем-лженачальником.

Много недоразумений и споров вызывало непонимание первыми зрителями-редакторами особенностей жанра. И я придумал вступление, где глобус крутится, как магнитофонный диск, по воле авторов «отматывается время». Глобус или откручивается в революционное прошлое или останавливается, чтобы зритель разглядел и расслышал происходящее. Позже, этот глобус еще и наглядно иллюстрировал кругосветное путешествие начальника Чукотки. Этот прием дал возможность, время от времени, напоминать зрителям, что разговор идет не всерьез.

Но только после жестокой расчистки материала от бытовых мотивировочных эпизодов удалось выйти «на оперативный простор». Теперь веселее пошло дело и на озвучании – мы, наконец, поняли, какую картину мы снимаем. В фильме много реплик на чукотском языке. Первые же пробы нас вдохновили. Незнакомые с техникой синхронного озвучания, ребята и девушки с Чукотки мгновенно освоили все премудрости и вкладывали в артикуляцию слова и фразы со снайперской точностью. От природы одаренные хорошей реакцией и чувством ритма, они превратили процесс озвучания в удовольствие и забаву.

Я обратил внимание на то, что в некоторых случаях, вкладывая в уста исполнителей непонятные для меня фразы, они уж очень бурно веселились. На мои вопросы они отвечали, что они радуются тому, что все хорошо получается. Проверить, что они там говорят на самом деле, было невозможно. Я тайком пригласил на просмотр уже озвученных сцен специалистку по чукотскому языку. Это была милая девушка-аспирантка. Некоторые фразы, вызывавшие у моих чукотских артистов особенно бурное веселье, она переводить отказалась. Оказывается, в массовые сцены, где чукчи конфликтуют с Храмовым-Грибовым, ребята добавили совершенно нецензурные словечки и выражения. Я, конечно, возмутился, а они удивились.

– Мы всегда так говорим, когда сердимся, – объясняли они.

Наконец, пришло время показывать худруку Хейфицу вчерне смонтированную и озвученную картину. Мы сидели вдвоем в маленьком зальчике. Хейфиц сел впереди, и его реакций мне не было видно. Помня предысторию кинопроб и мытарства со сценарием, я порядком волновался. Никаких реплик и замечаний по ходу просмотра не было. Экран погас, вспыхнул свет. Хейфиц все так же сидел перед экраном и молчал.

– Что-нибудь получилось? – спросил я.

– Более чем, – сказал Хейфиц, пожал мне руку и вышел из зала.

Премьера в Доме кино у нас была пышная, театрализованная. У входа в зал и на контроле стояли красноармейцы с примкнутыми штыками. На штыки они нанизывали пригласительные билеты. На билетах было написано: «Мандат на кинопремьеру. Махорку не курить! На пол не плевать! Семечки не лузгать!» Зал был полон. На премьеру явился весь театр Ленсовета во главе с Владимировым. Они пришли посмотреть на Алексея Петренко, который дебютировал маленьким, но смешным эпизодом. Эпизод этот был почти перед самым концом фильма: начальник Чукотки, лишенный миллиона, потому что его сначала обворовали беспризорники, а потом остатки реквизировали в ЧК, бредет по пустынному ночному Петрограду. Дорогу ему преграждает громила в исполнении Петренко и угрожает ножом.