Леонид Владимиров - Россия без прикрас и умолчаний Страница 61

Я много раз бывал в этом малосимпатичном учреждении – наш журнал считался важным и контролировался группой старших цензоров на Китайском проезде. Всякий раз для посещения нужен был отдельный пропуск, который мне заказывали заранее, по телефонному звонку. Открыв дверь на площадке шестого этажа, я встречал вооруженного милиционера и предъявлял мой паспорт. Милиционер находил мой пропуск на маленьком столике у двери, спрашивал «к кому идете?», я называл фамилию цензора и получал ответ «комната 28, прямо и налево». Это было и указанием дороги и напоминанием, что заходить с моим пропуском в другие комнаты, мягко говоря, не рекомендуется.

В широких коридорах Главлита стоит деловая тишина. На дверях – дощечки с фамилиями сотрудников, без указания должностей. За одной такой дверью работает начальник Главного управления Павел Романов. Если верить вывеске внизу, то он подчиняется Председателю Государственного Комитета по печати при Совете Министров СССР (эту должность сейчас занимает Александр Михайлов). Но на самом деле Романов не подчиняется ни Комитету по печати, ни самому Совету Министров – то есть ни Михайлову, ни Косыгину. Хозяин Романова – секретарь ЦК КПСС по идеологическим вопросам Петр Демичев.

В кабинетах на Китайском проезде сидит не так уж много народу – не больше ста человек. Это сам Романов с секретарями и референтами, три его заместителя, неизбежный отдел кадров и несколько десятков старших цензоров. А общее число цензоров в стране невообразимо огромно и даже трудно поддается приблизительной оценке.

В самом деле, во всех центральных газетах, во всех республиканских и областных работают цензорские группы – как минимум по два человека на газету, но в среднем больше. Такие же группы действуют во всех книжных издательствах страны. Далее, «собственных» цензоров имеют мало-мальски значительные типографии, радио- и телестудии, агентства ТАСС и «Новости». Однако, кроме всего этого, Главлит управляет самой многочисленной «местной сетью». В каждом маленьком городке, в любом районном центре есть свой уполномоченный Главлита, контролирующий районную газету и всю продукцию местных типографий.

Такое местное «представительство» Главлита есть и в Москве. Представьте себе, что ваш институт должен напечатать экзаменационные программы или ваш театр выпускает новую афишу. Перед тем, как отнести заказ в типографию, вы аккуратно печатаете текст на машинке в двух экземплярах, готовите (в красках!) весь изобразительный материал и несете это в московское отделение Главлита – оно с давних времен зовется труднопроизносимым и туманным словом «Мособлгорлит». Получив штамп «разрешается в печать», можете нести один экземпляр в типографию – второй, абсолютно такой же, остается в архиве Главлита для последующего контроля. А когда типография даст сигнальный экземпляр издания, вы едете с этим экземпляром в тот же Мособлгорлит, там проверяют, соответствует ли напечатанное тому, что было разрешено к печати, и ставят еще один штамп: «Разрешается к выпуску в свет». После этого типография имеет право выдать вам тираж, оставив у себя сигнальный экземпляр с заветным штампом.

Как говорится, «простенько, но мило».

Однако советским журналистам было бы поистине легко жить, если бы структура органов цензуры исчерпывалась тем, что я описал. Если вы выпускаете не пригласительный билет и не театральную афишу, а газету или журнал, то цензура, которую вам придется проходить, будет многоступенчатой, словно космическая ракета.

Аналогия с многоступенчатой ракетой пришла мне в голову не случайно. Дело в том, что журнал «Знание – сила», где я работал последние шесть лет, много писал о космических полетах (как сотни других газет и журналов, впрочем). И каждый раз, когда нужно было напечатать хоть пятистрочную заметку на космические темы, включалась «вторая ступень» цензуры – особая цензурная комиссия по космическим делам.

Это учреждение родилось вместе с началом «космической эры», в 1957 году. Раньше оно не имело определенного названия, состояло всего из двух человек и помещалось почему-то в Советском комитете по проведению Международного геофизического года, на Молодежной улице. Посетители узнавали комнату по вывеске «посторонним вход воспрещен» – традиционная дощечка на цензорских дверях. Потом учреждение разрослось и переехало на улицу Вавилова, в здание одного из крупных институтов Академии наук. Появилось и солидное название – «Комиссия по исследованию и использованию космического пространства при Президиуме Академии наук СССР». В действительности комиссия эта «исследует» только рукописи статей на космические темы и разрешает либо не разрешает их печатать.

Чтобы получить разрешение в этой комиссии, нужна довольно сложная процедура. К двум экземплярам полного текста с иллюстрациями прикладывается письмо с указанием, кто автор статьи (если он под псевдонимом, то даете настоящую фамилию), где работает и какие источники использовал при написании материала. Если все благополучно, то вам через два-три дня – иногда и через неделю – вернут один экземпляр с разрешительной резолюцией. После этого вы обязаны предъявить статью цензору Главлита и получить обычный штамп.

С самого основания космической цензуры ее возглавляет кандидат технических наук Михаил Крошкин. Журналисты шутливо прозвали этого рослого симпатичного человека «зав. Луной». Много лет подряд мы с Крошкиным были в самых дружеских отношениях, помогали друг другу запасными частями к автомобилям (у него и у меня были машины одной марки – «Москвич»), иногда приятно проводили время в Доме журналиста, который Крошкин очень любил посещать. Но за все годы приятельских отношений я так и не узнал, откуда попал Михаил на эту работу и кому же он на самом деле подчиняется. Версия о подчинении Академии наук никем всерьез не принимается, ибо после каждого полета советских космонавтов Крошкин сидит вместе с ними и Президентом Академии наук на пресс-конференции и подсказывает ответы на вопросы не только космонавтам, но и Президенту. В это время он явно осуществляет «контроль сверху». Откуда именно – остается только гадать, а задавать вопросы лучше не надо.

В мае 1966 года Михаил Крошкин запретил нашему журналу печатать репортаж о подготовке советской лунной станции к полету. По моему мнению, репортаж был совершенно невинный, не содержал никаких секретов и ни малейших сравнений с американскими программами (это строжайше запрещено в СССР с тех пор, как отставание в «лунной гонке» стало очевидным). Я разозлился и попытался выяснить, есть ли возможность получить разрешение на публикацию репортажа в более высоких космических инстанциях. Для этого я обратился к моему знакомому на Китайском проезде – цензору очень высокого ранга. После некоторых колебаний тот ответил, что теоретически такая возможность есть: надо обратиться по внутренней кремлевской телефонной сети к одному из руководителей космических программ – весьма секретному ученому, некоему Мажорину. Было сказано, что подпись Мажорина – закон для цензуры, и виза Крошкина тогда не нужна.