Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI Страница 61

Глядя в сторону, сквозь зубы я приказал собираться в обратный путь. Переноска добычи в деревню должна значительно замедлить наше возвращение, и Ассаи заявил, что напрямик пойдет через степь, у него нестерпимо болят голова и рука. К тому же, добавил он, нужно подготовиться для предстоящего грандиозного пиршества и танцев.

Когда наш караван, наконец, подошел к реке, уже вечерело. Капрал спросил у перевозчиков, давно ли Ассаи переправился на ту сторону.

— Вождь? Его здесь не было!

Капрал нахмурился и повернулся ко мне.

— Ассаи хорошо знает дорогу. Почему до нас не прошел? Что-то случилось!

Я приказал людям переправляться и идти в деревню, а сам с капралом и тремя охотниками решил пойти навстречу вождю. Шли быстро. Я замыкал шествие, но мысли мои были далеко.

— Вот Ассаи! — указал капрал и остановился.

Был вечер. Багровые лучи солнца наводнили широкую степь. Казалось, она была залита кровью. В низинах уже залегли лиловые тени. На маленьком пригорке, взбрызнутом зловещим светом, как на жертвенном алтаре жестокого африканского бога, лежал мертвый вождь. Лицом вверх, широко открытые глаза смотрели в темнеющее небо. В правой Руке был зажат нож. Мой нож. Шея, грудь и рука в крови.

Рядом, распластав могучие крылья, лежал мертвый орел, покрытый кровью. Трава кругом была примята, на ней были перья и брызги крови.

Мы долго стояли молча. Стало темнеть. Капрал присел к трупу и осмотрел его, внимательно обследовал траву и перья.

— Ассаи шел. Устал. Лег отдыхать. От слабости заснул. Там, — капрал указал рукой в небо, — всегда орлы. Мы здесь живем, они все видят. Оттуда. Всегда и все. Ассаи шел плохо. Орел себе сказал: «Он ранен». Ассаи лег и заснул. Орел опять сказал: «Вот он умер». И упал вниз на грудь вождя. Смотри сюда, господин, — капрал показал мне маленькую, но глубокую рану на шее мертвого, — сюда вошла смерть. Орел всегда так убивает.

Мы помолчали.

— А что означают нож в руках, перья вокруг, кровь?

— Ассаи одна рука имел, без боя не мог умирать. Такой человек. Было два орла. Этот убит. Другой упал с неба.

Я поднял глаза туда, откуда здесь падает смерть. Далекие звезды казались враждебными. Я стоял и стоял над телом погибшего вождя. Стемнело. Капрал, молча вытянувшись, ожидал распоряжений. Вдали сидели на корточках охотники.

— В чем же причина? Кто виноват? Африка? Люонга? Я?

И совесть — отблеск внутри нас вечно справедливого, с презрением ответила: «Ты».

С горьким чувством неудовлетворения поднялся утром. Кто же виноват? Африка? Ушибленная нога? Я?

Ковыляя впереди своего поредевшего отряда, я вновь и вновь обдумывал случившееся. Конечно, виноват я. Вместе с тем произошло еще что-то другое, большое и очень важное. Первые признаки падения дисциплины и непослушание, скверно. Скверно и то, что я вынужден был угрожать, прибегнув к принуждению. Это против моих убеждений, да и в таком положении нецелесообразно, наконец, просто опасно. Люди вчера замялись, они не сразу выполнили распоряжение, потом неохотно подчинились. Это было вчера. А что может случиться завтра? Ой, как скверно… Если они продолжали бы шуметь? Если начался бы бунт? Я не знал, что думать. Я боялся думать…

О, мои чистые руки, руки человека с незапятнанной совестью!

Носильщик, прыгнув с высокого камня, сломал себе ногу. Камень был повыше, чем тот, где я заклинил сапог, да и нога была голая, а на голову давил тюк. Объективно все было просто, как выеденное яйцо. Еще в Париже я прочитал книгу о первой помощи. Теперь эти сведения пригодились. На голень были наложены давящая повязка и шины. Носильщик вел себя прекрасно: ни жалоб, ни стонов. Он только посерел от боли, как всегда сереют негры при сильных переживаниях.

Ну что дальше? Устроить для раненого типуае? Это просто! Однако здесь все получилось по-другому. Бамбук не растет в горах. Нам пришлось делать носилки из сучковатых ветвей, а кресло мастерить из лиан. Все это сильно увеличило вес типуае и уменьшило удобство его носки. Тем более что прыганье по камням и продирание сквозь заросли с такой длинной ношей на голых плечах оказалось почти невозможным. Как ни старались носильщики координировать свои движения, раненый все же выпадал из лиановых качелей. С другой стороны, вес пяти тюков при перераспределении груза увеличил груз десяти носильщиков, и они не могли передвигаться как следует. С большим напряжением сил отряд продвинулся всего километров на десять и остановился.

Сделали привал. Капрал убил трех обезьян. Так как негры не едят обезьяньего мяса, считая это грехом, капралу пришлось пустить в дело пинки, он силой принудил людей разобрать свои порции.

Когда стемнело и все улеглись спать, я отозвал Мулая в сторону.

— Что будем делать, бвама?

— Не знаю.

— Думать надо. Тебе.

Я развел руками.

— Бвама! — начал Мулай, глядя на меня детскими и свирепыми глазами, глазами дрессированной собаки. — Бвама, ты помнишь ребенок? Ты день держать двадцать пять человек за один ребенок. Зачем? Носильщик ходить за куст, ребенок душить, сидеть до вечер. Тебе говорить — дать мать. Ты знать это?

— Подозревал.

— Хорошо. Что теперь? Шестнадцать человек погибать за один?

— Но нужно нести, Мулай. Нужно.

— По гора и болото?

Я не знал, что ответить. Понимал — это невозможно, и не находил слов.

— Капрал, мы не можем бросить живого человека на съедение зверям!

Мулай остро посмотрел на меня.

— Тебе заметил, бвама, люди тебя теперь не любить.

Я отвел взгляд. Не в силах был сделать иначе.

— Меня обвиняют в том, что я не вывел отряд из оврага? Понимаю. Это правда!

— Что говорить? Ты не понимать! Ты врать, вот что. Врать! Черный врать, белый нет. Кто врать-врать, не надо верить.

С искренним удивлением я повернулся к капралу, который стоял навытяжку и, не улыбаясь, глядел мне прямо в глаза.

— Что же я врал, Мулай?

— Маленький человек нет. Ты говорить, совсем нет человек. Ты врать! Ему уходить, нам несчастье. Тебя виноват: маленький человек давать гулять, людям врать, ему на свет нет. Тебя теперь не слушать. Меня — тебя. Тебе не слушать — мне не слушать. Видел меня, р-р-р, за мясо обезьяны, как собаки. Р-р-р — сегодня меня, р-р-р — завтра тебя.

Мы помолчали.

— Я не могу бросить живого человека леопардам, пойми же, пойми, не могу!

Снова Мулай остро посмотрел мне в глаза.

— Я все понимать. Все хорошо. Я делать.

— Что именно?

— Ты спать, бвама. Завтра — все хорошо. Много-много хорошо. Я все.

И Мулай ткнул себя в грудь.