Зоя Гулинская - Бедржих Сметана Страница 61

Повторять просьбу не пришлось. Тотчас же толпа расступилась, очистив Сметане широкий проход. Раздались приветственные возгласы, и все головы повернулись туда, где стоял удивленный мастер. Композитор не слышал, как его имя передавалось из уст в уста, и потому не сразу понял, что это ему, теснясь, уступает народ дорогу к театру.

Увидав композитора, администрация театра в виде особой милости посадила его в директорскую ложу рядом с архитектором Йозефом Зитком — строителем театра. Оттуда Сметана наблюдал бесконечный поток сверкающих мундиров и пышных, богатых нарядов аристократических дам, заполнявших партер. «Вряд ли этим людям придется по вкусу вид гуситской палицы», — подумал он.

После первого действия Сметану и Зитка пригласили в ложу наследного принца. Аудиенция была непродолжительной. Принц что-то говорил сперва Зитку, а потом Сметане. Сметана всматривался в подергивающиеся губы августейшего гостя — эрц-герцога, но ничего не мог понять. Когда принц выжидательно посмотрел на него, он сказал, что не слышит, что совершенно глух уже больше шести лет. Однако среди присутствовавших в ложе никто не догадался написать ему хоть несколько слов. Дамы без церемонии рассматривали глухого композитора, а эрц-герцог просто перестал обращать на него внимание и беседовал с председателем Театрального общества. Так простоял Сметана до конца аудиенции.

После спектакля его чествовали члены «Мештянской беседы». Все радовались тому, что «Либуше», пролежавшая девять лет, была, наконец, поставлена на сцене Национального театра. На банкете, устроенном через несколько дней «Умелецкой беседой», произносились тосты в честь автора. Весь цвет чешской культуры славил Сметану за «Либуше», за его неутомимый труд. Здесь были крупнейшие композиторы Чехии — Дворжак. Бендль, Розкошный, Фибих, здесь были писатели, художники, артисты. Сметана благодарил за теплоту и сердечность, проявляемые к нему, благодарил друзей за поддержку. «Так велика та честь, что мне сегодня оказывают, и я так эгим тронут, что принимаю ее только от имени своих коллег, — говорил он. — Надеюсь, что и им достанутся подобные же почести за их достижения, которые стоят на такой же высоте».

…Все это было совсем-совсем недавно. А день, предшествовавший этой мучительной, бессонной ночи, который чуть не стоил жизни самому Сметане, принес страшное несчастье всему чешскому народу.

13 августа чешские газеты вышли в траурной рамке. «Плачь, родина! Большой Национальный театр сгорел!» — было напечатано на первой полосе «Народной газеты». «Закрой себе лицо, Чехия!» В древности женщины в знак глубокого траура закрывали себе лицо. Такие дни настали для Чехии — Национальный театр сгорел!

Молча стоял Сметана у черного пепелища. Он плакал. Несмотря на ранний час, улицы были полны народу. В этот день не открывались лавки и магазины, город не жил своей обычной жизнью. Все спешили туда, где были погребены их мечты. «Если бы слезы, которые пролил чешский народ при известии о том, что Национальный театр сгорел, упали бы в пламя пожара, то они загасили бы его», — писал Юлиус Фучик.

Никто не знал причины пожара, как достоверно не знают ее и до сих пор. Говорили, что виноваты рабочие, которые устанавливали громоотвод. Они не проявили должной осторожности. Но некоторые утверждали, будто это дело рук провокаторов, подкупленных тайной полицией Габсбургов. Ясно было только одно: огонь был такой силы, что, хотя его рано заметили и бросились тушить, почти вся внутренность театра сгорела до основания.

«Национальный театр был, Национальный театр будет», — произнес кто-то среди толпы. И сотни голосов поддержали его. Национальный театр будет! Тут же на площади, где ветер кружил пепел, объявили новый сбор средств на восстановление пострадавшего театра. Энтузиазм и самоотверженность чехов не знали границ. Через какой-нибудь месяц было собрано больше миллиона золотых, а вскоре сумма, которой располагал комитет по постройке театра, превысила два миллиона.

Не остался в стороне и Сметана. Когда редакция «Далибора» организовывала в помещении Нового чешского театра концерт, сбор от которого тоже предназначался для восстановления театра, Сметана охотно согласился принять в нем участие. «Не ради себя я собираюсь дирижировать, — сказал он на репетиции, обращаясь к музыкантам, — я навсегда отказался от этого, хотя, не скрою, для меня это было тяжело. Делаю я это только потому, что мне предложили выступить в пользу Национального театра. Я хотел это всем сказать, господа, чтобы вы не подумали, что я дирижирую ради забавы. Я должен полностью вам отдаться, — вы играете, а я, собственно, не знаю, что вы играете. Поэтому я должен вас просить, чтобы вы не считали дерзостью то, что я беру на себя смелость руководить такими артистами, я — человек, который не слышит. Прошу вас также отнестись ко мне с особым вниманием. Моим заветным желанием было открыть Национальный театр, дирижируя исполнением «Либуше», но судьба помешала этому».

Когда вечером 28 сентября 1881 года композитор появился на эстраде, чтобы продирижировать увертюрой к своей «Либуше», зрители встретили его возгласами: «Слава Сметане!» В тот вечер пражане последний раз видели Сметану за дирижерским пультом.

После этого он поехал в провинцию и там выступал как пианист. Все сборы с его концертов шли в фонд восстановления театра. Разбитый, больной, лишенный возможности нормально разговаривать с людьми, Сметана отдавал свои последние силы общему делу. Он понимал, что играет уже не так, как в былые годы. Но он знал, что его имя популярно, и старался использовать эту популярность, чтобы приблизить счастливый день, когда из пепла и руин поднимется театр и снова зажгутся огни его рампы.

Город Писк был последним, где концертировал Сметана. По случайному стечению обстоятельств этот последний в жизни Сметаны концерт состоялся 4 октября — в тот же день, что и его первое публичное выступление в Литомышли. Ровно пятьдесят один год разделял эти два вечера.

Затем Сметана вернулся з Ябкеницы. «Я хочу еще подарить нашему народу то, что я ему должен и что ношу в своем сердце — сочинение большого масштаба», — писал композитор. С марта месяца 1881 года он трудился над новой оперой «Чертова стена».

Работа подвигалась очень медленно. Частые поездки в Прагу, связанные с постановкой «Либуше», затем концертные выступления не позволяли композитору целиком отдаться творчеству. К тому же здоровье его настолько ухудшилось, что он был в состоянии сосредоточиться и сочинять только очень короткое время. «Никто не может себе представить, как мучителен этот вечный шум в моей голове, — писал он Элишке Красногорской, — когда я сочиняю, он превращается в адский грохот, в воющий рев, и при этом появляется множество этих ревущих чудовищ с разинутыми пастями, они приближаются ко мне, грозят мне, я не могу отогнать их и должен бросать работу». Зрительные галлюцинации, возникавшие у Сметаны в последние годы его жизни, все чаще его беспокоили, и порой он не в силах был бороться с этим новым проявлением его страшной болезни. Он зарывался в подушки и так лежал час, два… Иногда уходил из дому, надеясь, что на свежем воздухе это скорее пройдет.