Валерий Шубинский - Азеф Страница 61

И тут Гапон получает телеграмму о разладе в рядах своих приверженцев. Гапона срочно просят вернуться в Петербург. И он действительно приезжает (уже к 24 декабря) и поселяется со своей гражданской женой Александрой Уздалевой и новорожденным сыном на даче в Финляндии. Оттуда он регулярно наезжает в столицу.

Эмиссары Гапона сумели отыскать пустившегося в бега Матюшенского и вернуть краденое. Но Гапону, наконец, пришлось раскрыть происхождение денег товарищам. В результате отношения между гапоновцами, и без того накалившиеся, запутались еще больше. А главная беда заключалась в том, что властям после подавления Московского восстания гапоновская контрпропаганда была уже не нужна. То, что пытались предотвратить, уже случилось и пережито. А если так — зачем поддерживать опасную организацию во главе с непредсказуемым расстригой?

В результате сложилась парадоксальная ситуация: деньги-то у Гапона были, а действовать он не мог. Отделы открыты, помещения арендованы. Но никакой деятельности, кроме выплаты пособий по безработице, вести не позволяют. Запрещены открытые собрания, лекции, даже музыкальные вечера.

В переговорах Гапона и Матюшенского с властями участвовал Иван Федорович Манусевич-Мануйлов — чиновник и журналист с грязновато-авантюрной биографией, тот самый, который возглавлял контрразведывательные операции в 1904 году в Европе. Мануйлов объяснил Гапону, что против восстановления «Собрания…» возражает Дурново, и рекомендовал встретиться с «очень полезным человеком» — Петром Ивановичем Рачковским.

Рачковский предложил написать письмо министру. Гапон написал. Написал очень эффектно, талантливо — Гапон вообще хорошо владел пером и, хотя в партийных программах он ориентировался неважно, был мастером политической демагогии. Но на Дурново эта демагогия не подействовала. Дочитав до слов: «…Если для меня и для моих верных товарищей особа государя была и есть священна, то благо русского народа для нас дороже всего» — он отбросил письмо. Витте, с которым Гапон как будто обо всем договорился, теперь отзывался о нем непечатно. Письмо не помогло «Собранию…». Но если бы Рачковскому или Мануйлову вздумалось отдать его в печать — оно привело бы к «гражданской смерти» Гапона в глазах передовой общественности, которая и без того относилась к вождю 9 января с каждым днем все хуже и хуже.

Гапон попал на крючок. Собственно, именно этого Рачковский и добивался.

Через несколько дней вице-директор Департамента полиции снова приглашает профсоюзного вождя в ресторан, и в дорогой, хороший — в «Кафе де Пари». На сей раз в беседе участвует и Герасимов. Последний — по приказу Дурново. Рачковский понимает это и старается продемонстрировать свои успехи: прямо берет быка за рога и предлагает Гапону «доказать свою благонамеренность».

То есть — рассказать все, что тот знает о революционном подполье.

Что делает Гапон? Кое-что рассказывает. Но как…

«Он рассказывал заметно охотно, хвастливо преувеличивая и стремясь вызвать у меня убеждение, что он все знает, все может, что все двери перед ним открыты. Мне скоро стало ясно, что он если даже и видел немало, то плохо ориентировался и неправильно понял многое. В сущности, люди, о которых он говорил, были ему чужды. Он не понимал их поступков и мотивов, которые ими руководят… Особенно он распространялся на тему о том, имеют ли они много или мало денег, хорошо или плохо они живут, — и глаза его блестели, когда он рассказывал о людях с деньгами и комфортом»[180].

Это свидетельство Герасимова. Судя по всему, Гапон «косил под дурачка» — но Герасимова, человека опытного, ему обмануть удалось.

Все разговоры Гапона клонились к одному: вот есть у него друг, инженер Рутенберг, «Мартын», так вот тот-то большая шишка у эсеров, чуть ли не самый главный боевик, вот он-то все знает… И вот как раз он разочаровался в революционной деятельности и может, если с ним как следует договориться, всех выдать. И он, Гапон, готов свести его с Рачковским.

Судя по всему, это была импровизация. Гапон решил вовлечь в свои игры с полицией своего друга, помощника, спасителя, который, выйдя по амнистии после 17 октября, действительно возобновил революционную работу. Гапон перед вторичным отъездом за границу несколько раз с ним встречался. То, что он подставлял Рутенберга под удар и ставил в смертельно опасное положение, эгоцентрику Гапону, видимо, в голову не пришло.

Герасимов доложил Дурново, что Гапон — «неопасный враг и бесполезный друг» и как агент «не стоит ни копейки».

Но у Рачковского было, видимо, иное мнение.

Во всяком случае, в ночь с 4 на 5 февраля Гапон приехал в Москву и рассказал Рутенбергу о своем разговоре с вице-директором Департамента полиции.

Что в связи с этим предлагал Гапон Рутенбергу? Он сам, кажется, толком не понимал. Его планы путались. То он изъявлял намерение воспользоваться ситуацией, чтобы «подобраться» к Дурново и Витте и убить их или, например, взорвать Департамент полиции, и просил для этого свести его с «Иваном Николаевичем и Павлом Ивановичем». А в следующее мгновение упрашивал Мартына поехать в Петербург и встретиться с Рачковским, чтобы выманить у полиции деньги и использовать их, само собой, на благо революции. А потом убить Рачковского. И Дурново. И Витте.

Гапон запутался, он был приперт к стенке, его положение ухудшалось с каждым днем. 8 февраля один из гапоновцев, Николай Петров, недовольный своим положением в организации, публично, в газете, огласил факт получения 30 тысяч рублей от Витте и Тимирязева (еще и цифра-то какая неудачная). Началась травля Гапона в прессе. Гапон требовал «суда общественности», писал страстные и красноречивые письма в свое оправдание. В самой организации происходили бурные выяснения отношений. 19 февраля один из руководителей «Собрания…», Петр Черемухин, застрелился прямо на заседании.

А противники гапоновцев во власти тем временем перешли в наступление. И одним из этих противников был Герасимов. 31 января он докладывает градоначальнику, что «…по имеющимся сведениям, в число членов возрождающегося Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга (б. гапоновцы) в настоящее время записались преимущественно социал-демократы, которые под личиной легальных собраний предполагают вести социал-демократическую пропаганду и отделами собраний пользоваться как социал-демократическими клубами…». В результате вопрос об утверждении Гапона во главе «Собрания…» снимается с повестки дня. Витте предложил было заменить его «своим» человеком, инженером Демчинским, но нового петербургского градоначальники В. Ф. фон Лауница и это не устраивает. В результате гапоновский профсоюз с каждой неделей оказывается все ближе к окончательному закрытию.