Владислав Лебедько - Хроники российской Саньясы. Том 2 Страница 61

После того, как я прочитал работу Морриса Никола, все как-то встало на свои места. По крайней мере, я понял, что же со мной происходит.

Если двигаться дальше по сюжетной канве, то потом была работа в поликлинике, затем во врачебно-физкультурном диспансере, потом в Военно-Медицинской Академии…

Возвращаясь к вопросу о психотерапии: весь этот багаж, весь этот опыт органично вылился в такую социальную деятельность, как психотерапия. Можно сказать, что для меня психотерапия это образ жизни.

В: Как это?

А: Очень просто. Когда я работаю, я являюсь сам собой, как и дома, в быту и так далее. Нет грани.

В: То есть ты не входишь в некое специальное «рабочее состояние» и тому подобное…

А: Диапазон состояний широк и все они «рабочие», как в быту, так и на работе. Мне не нужно входить в какую-то специальную роль — психотерапевта или врача. Все происходит спонтанно. Я не пользуюсь какими-то психотехниками, чтобы войти в работу. Это происходит за счет интереса к тому, что я делаю. А, соответственно, я и делаю то, что интересно.

В: Были ли у тебя какие-то переломные моменты, после которых твой образ жизни стал таким, как ты описываешь?

А: Я понимаю, о чем ты говоришь. Вот, к примеру, те люди, с которыми я общаюсь на протяжении уже нескольких лет, с которыми работаю и как-то веду. Я вижу, что для них до сих пор осталось разграничение: вот обычная жизнь, а вот работа над собой, эзотеризм… У меня эти вещи соединились еще со школьных лет. Так что каких-то резких переломов не было, все оказалось достаточно органично. Все внешние события происходили в контексте внутренней работы, в контексте самоосознания.

В: Есть ли какая-то концепция, методология, философская основа в твоей работе над собой?

А: В данный момент это то, что синтезировалось во мне самом и из того общения, которое было за все эти годы, и из текстов, и из практики, и из опыта переживаний. Можно сказать — то, что является концептуальным выражением всей моей жизни. Неправильно будет говорить, что это, например, философия йоги или концепция Гурджиева, — нет, это мой собственный опыт, который можно, наверное, как-то отрефлексировать и описать в виде некой системы.

В: А вот та концепция, с которой ты меня знакомил в ходе нашей работы… То, что связано с ведущими ценностями…

А: Я могу попробовать изложить эти идеи, но, наверное, отдельно, или к концу этого разговора. Может быть, для кого-то это может оказаться полезным методическим материалом. Давай вернемся к этому позже. А сейчас я буквально в нескольких словах обозначу контуры этих идей: мы живем, ведомые своими ценностями, которые мало осознаем, которые чаще всего находятся либо в сверхсознании, либо в подсознании. На их (ценностей) место мы ставим какие-то значимости, как неосознанные отголоски ценностей. Когда человек поднимается через осознание своих негативных эмоций до уровня переживания тех ценностей, которые его ведут, — происходит некоторое смещение в восприятии себя и мира в целом. Человек начинает жить уже не своими эмоциями, не своим отношением к события, и не самими событиями, а вот теми понятиями, которые выражают его ценности, которые (понятия) очень емкие, которые его вдохновляют и ведут. Чем более человек согласован с ними, чем менее противоречиво, относительно них, он поступает, тем более осознанно он живет. Ну, а о методологии этих вещей давай все-таки поговорим позже.

В: Тогда вернемся к предпоследнему вопросу о тех идеях, которые повлияли на твое мировоззрение.

А: Я назову нескольких представителей таких идей. Это, безусловно, Моррис Никол, Успенский, Гурджиев, Кришнамурти, Ауробиндо.

В: Я заметил твой интерес к современным веяниям трансперсональной психологии. Или это было связано только конкретно с нашим взаимодействием? Принимаешь ли ты идеи трансперсональной психологии, используешь ли их?

А: Да, в профессиональной деятельности я широко использую эти идеи. Особенно это касается такой темы, как смерть. Те медитативные практики, которые подводят к переживанию околосмертного опыта, дают потрясающий эффект. Очень часто после такой работы происходит смещение системы ценностей, и всякая симптоматика уходит или растворяется в чем-то более масштабном, экзистенциальном…

В: Можно немного подробнее о смерти. Как ты вышел на эту тему, и какие переживания с этим связаны у тебя?

А: Вообще смерть сопоставима с неким предельным человеческим опытом, предельными ценностями. А вышел я к этой теме постепенно и только сейчас, через твой вопрос я осмысляю, что я собственно именно этим сейчас и занимаюсь…

Ну, вот, например, я много работал с наркоманами. Что их вдохновляет? — А ничего! Что для них имеет ценность? — Ничего! Сама жизнь для них не ценность. У них нет переживания смерти, они не знают, что это такое. Но, наркотик для них важнее всего остального. Остается попытаться подвести его к трансперсональному уровню, к уровню переживания смерти. В этих областях даже для наркомана происходит некий резонанс с внутренней сущностью, начинает звучать голос Бога внутри. Тогда что-то происходит.

В: Я понимаю, что любые слова бессильны, но можешь ли ты хоть как-то намекнуть, как переживается смерть? Хотя бы какой-то метафорой…

А: Что я могу сказать из своего опыта? Ну, во-первых, у нас есть некое самосознание, самоощущение, то есть, мы знаем, что я есть я. А вот на какой-то границе медитативного или психоделического состояния происходит потеря собственного я. Нет тебя, если можно так сказать. Остается некое пространство… Свет это или не свет — это как к этому относиться… Просто — ничто. И вот принять идею самосознания, которое является по отношению к чему-то рефлексирующим началом, но которое в себе мы не можем рефлексировать, потому что оно — абсолютное ничто. Принять эту пустоту, найти в этом ничто, образно говоря, свой дом, то пространство, где ты чувствуешь, что это — именно то… Когда к этому подходишь и теряешь себя, то переживается это очень тяжело и драматически.

В: Кстати, у меня сейчас оформилось одно психоделическое переживание, связанное с элементом нашей с тобой работы. Был момент, когда вся моя жизнь со всеми ее страхами, надеждами, ценностями, переживаниями, личной историей и всем-всем… она показалась песчинкой, на которую на миг упал чей-то — даже не мой — взгляд. Причем это переживалось не умозрительно, а как исчерпывающая на тот момент реальность… И осталось что-то, что неизмеримо больше, что ли, вернее действительно, — пустое пространство без опоры и без возможности убежать от этой пустоты в реальность обесцененной песчинки-жизни…