Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана - Лин Ульман Страница 62

– А не глупо, – спросил он, – в такую погоду ходить на высоких каблуках?

Наконец одевшись, мы спустились на лифте вниз и вышли под снег. Смеркалось, но фонари уже зажглись, в окнах тоже горел свет, я видела внутри наряженные елки и людей, которые готовились к празднику, и, заглянув в несколько окон, я вдруг поняла, что елки в Стокгольме намного выше, чем в Осло, но, возможно, так казалось, потому что елки эти были внутри, а я смотрела на них снаружи. Я шагала по широким темным улицам, где вокруг высились красивые старые дома, рядом шел мой отец, и на него падали снежинки. Мы шагали одинаково быстро, шагали одинаково широко, ждать его не приходилось, на мне были сапоги на высоком каблуке, а отец опирался на трость, но шел он резво, и снег падал на его пальто и шапку, и зеленое становилось белым, и шли мы, почти не разговаривая. На подходе к церкви он погладил меня по щеке, будто желая осторожно разбудить. Он показал куда-то и заговорил. Впереди стояла она – церковь, большая и золотая, с огромным заснеженным куполом.

– У Хедвиги Элеоноры три колокола, – сказал он, – Малый колокол, Средний и Большой, который весит пять тонн. Его отлили в городе Гамлета.

– В Хельсингёре.

– Да, в Хельсингёре. Его изготовили в семнадцатом веке для дворца Кронборг.

И он умолк. Он собирался рассказать что-то о дедушке? О самом себе? О мальчике, которого называли Пу? Нет, не сейчас. Он сказал лишь:

– Через десять минут начнется служба – нам как раз хватит, чтобы раздеться и привыкнуть к свету.

Я повернулась к нему и отряхнула снег с одного плеча. На улице почти совсем стемнело. Он знал эти улицы, и это место, и эту церковь, и этот снег. Для меня все это было новым. Я еще никогда не ходила здесь вместе с ним, никогда не видела его под снегом.

Вернувшись домой, мы съели фрикадельки, а к ним отварили картошку и сделали зеленый салат. Дважды в неделю к отцу приходила женщина по имени М. Она прибиралась в квартире, покупала продукты, готовила, стирала и гладила белье. Отец отлично ладил с М. – та была уже в возрасте, всего на десять лет младше отца, она вкусно готовила, не отличалась сентиментальностью и была пунктуальной. Что бы он без нее делал? Пока мы были в церкви, М. зашла в квартиру и приготовила еду. Она накрыла стол на кухне и поставила для меня вино. Убедившись, что все так, как должно, и что мы сели ужинать, она попрощалась и пожелала нам хорошего Рождества, и мы тоже пожелали ей хорошо отпраздновать. Она добавила, что празднует с детьми и внуками и очень ждет этого, и папа сказал: «Да, вот и опять Рождество пришло», а М. ответила, что от папиного дома совсем недалеко до квартиры ее дочери, но что пора торопиться, и мы снова пожелали ей счастливого Рождества, а папа посоветовал:

– Одевайтесь потеплее, там снег идет, смотрите не простудитесь.

Снег падал весь вечер. Дедушкины часы на кухне отбивали каждые полчаса и каждый час. Помню, я сказала ему, что для меня Рождество – это дети. А он ответил, что для него это воспоминания. Мы оба сидели и тосковали. Тосковали по дому. И по прошлому. Позже я подумала, что глупо с моей стороны было сидеть там и тосковать по дому, в то наше единственное Рождество вместе. Потом, пока он еще ничего не забыл, мы вспоминали тот вечер и смеялись над собственной неуклюжестью и над тем, как медленно тянулось время. Такси я заказала на половину одиннадцатого, и ни у кого из нас не хватало смелости раньше времени сказать: «Ну, пожалуй, мне пора. Это был чудесный вечер, спасибо».

Помню, я подумала, что очень одинока, что он тоже одинок, что нас переполняет тоска, но тоскуем мы не друг по другу. Сейчас я об этом почти не думаю. Я думаю о том, как мы шагали рядом под снегом и как папа погладил меня по щеке, показал на огромный заснеженный купол и сказал:

– Смотри, сердечко мое, мы почти пришли.

* * *

ОН Я что-то не уверен… Надо попросить… попросить… одну из женщин, которые сюда приходят… Как зовут ту, что сегодня здесь?

ОНА Анн Мария.

ОН Точно, Анн Мария. Мне она нравится. Она так красиво поет… Ты знаешь, что она – оперная певица?

ОНА Да, знаю.

ОН Но как бы то ни было, надо попросить Анн Марию посмотреть у меня в… как же эта штука называется?..

ОНА В дневнике? В альманахе? Ты о нем? Хочешь, чтобы Анн Мария зашла и помогла тебе проверить альманах? Тот, что лежит на столе?

ОН Да… Я там записал… Ты записала… Ты записала свое имя, а я – мое имя, и еще мы записали даты и время… то есть… хотя я и сижу тут… и жду, когда ты придешь… все равно надо попросить… как уж ее зовут?

ОНА Анн Мария.

Он пытается привстать с инвалидного кресла, держится за ручки и пытается приподняться, но со стоном опускается обратно в кресло.

ОН Не могу с ним справиться. Не могу вылезти отсюда.

Он толкает колеса.

ОН Я так это и не освоил… Я жалкий уродец.

ОНА Нет, папа, не говори так.

ОН Я больше не хожу. И не вижу.

Он кладет руки на колени и долго молчит.

ОН Это отвратительно, мне так неприятно и неловко, понимаешь? Я попал в такие декорации… Я иду, иду и вдруг попадаю в такие декорации. Или это камера так на меня направлена… Всегда одно и то же, вечно эти сны… Я вижу это сразу же, как только оно происходит… Понимаешь меня?.. И тогда отступать уже слишком поздно… Я не желаю больше в этом участвовать.

ОНА Когда я была маленькой, то пересказывала тебе мои сны, и ты растолковывал, что они означают. Представь на секунду, что ты смотришь на самого себя со стороны. Как бы