Владимир Чернов - Искушения и искусители. Притчи о великих Страница 62

Далее. Курточек мальчик носил две, и покупались ему два костюмчика, однако штанишки-то надевал он одни, так же, как и одну пару ботинок, а это, согласитесь, именно те вещи, которые на детях просто горят. Зато сносились штаны — пожалуйста, в шкафу висят новенькие, бесплатные, из того же комплекта.

Мальчику купили два ранца, чтоб не было обидно, зато учебников — на одного. Одной головой он учит математику, вторая зубрит грамматику. Или песни поет, если вызубрила. Кстати, дуэт мальчика, исполнявшего на школьных вечерах лирическую песню «Нам с тобою нельзя друг без друга», пользовался бешеным успехом. К доске его выносят общие ноги, а отвечает та голова, которая знает урок. Оценка — обоим. Фамилия-то у мальчика была одна. Правда, имени два, Дима и Тема, но записанные через дефис.

А сочинения писал мальчик просто блистательно, причем в два раза быстрее одноклассников. Любо было смотреть, как в едином порыве трудится мальчик. Пока первая правая рука его набрасывала план, вторая и четвертая левые рылись под партой, перебирая шпаргалки, третья правая их переписывала, в то время как вторая голова контролировала передвижения педагога. Чудо!

С чувством глубокого удовлетворения и законной гордости писал папа в очередной своей брошюре: «Органистический орган организации и принцип организации органической системы заключается в том, что элемент специализируется, а органицистские представления миниминизированы в инвариантной проблеме управления целеполагания продукта взаимодействия элементов. Возникает органическая система как функция системы, которая воспроизводит свои собственные предпосылки. Функция кристаллизуется в компоненте — органе движения, из него возникает система». В считаные дни брошюра разошлась, и ее, ставшую библиографической редкостью, читатели буквально рвали на части.

В соответствии с пропагандируемым им учением папа был противником телесных наказаний, хотя внутри него шла постоянная борьба: он чувствовал их резонность и хотя бы частичную необходимость. И здесь мальчик неожиданно полностью удовлетворял папу. Тот порол всего одну попу, наказывая при этом как бы сразу двух мальчиков, однако болевая сторона наказания каждого при этом уменьшалась ровно наполовину и, таким образом, уже не могла быть приравнена к подлинно телесному наказанию. Она носила скорее уже моральный характер.

Зато мама наконец получила возможность полностью отдаться во власть своих пережитков. На глазах у папы, ничем не рискуя, она кормила, мыла, одевала и тискала своего единственного ребенка, имея возможность делать все это в два раза дольше и больше. Счастье ее не знало границ.

Мальчик рос дружный и веселый. Охотно играл сам с собой в ладушки, в подкидного дурачка, ссоры его с самим собой были мимолетны и заканчивались безобидным показыванием языков или четырех фиг сразу, скоро и они прекратились, поскольку мальчик полюбил читать сам себе морали и делать выговоры. Дело в том, что головы его получали хоть в чем-то, но разную информацию. И когда одна засматривалась на что-то, что не было видно другой, это уже было достаточным поводом для упреков в эгоизме и попытке разрушить целостность этого маленького, но вполне здорового коллектива.

Более того, время от времени не та, так другая голова честно и откровенно сообщала взрослым о неожиданных наклонностях другой. Удивительный мальчик следил сам за собой. Родителям приходилось следить за ним разве что во время его сна. Спал он, естественно, в одной кровати и под одним одеялом, и потому порой сложно было уследить, все ли его руки находятся поверх одеяла. Вот он засунул одну под щечку, вторую закинул за голову, третья на одеяле, о четвертой уже и не думаешь, а ее и нету, что-то там теребит под одеялом, может, он и сам забыл про нее, напомнишь — послушно достает откуда-то, но та ли это рука, сразу и не сообразишь.

Занимательные наблюдения за мальчиком давали папе неоценимый материал для его лекций и брошюр, в которых он на новых, теперь уже неопровержимых примерах показывал и доказывал всем остальным родителям, что следует иметь в виду при воспитании подрастающего поколения.

Нечувственно мальчик вырос и начал собственную взрослую жизнь. Закончив вуз, он устроился в проектный НИИ, в смешной отдел, занятый проектированием систем водоснабжения и канализации. В нем работали пожилые, ничему не удивлявшиеся сотрудники, и мальчика они приняли в свой коллектив как родного. А он смог осуществить наконец свою заветную мечту, начать жить отдельно от родителей. Да? Он об этом мечтал? Еще как!

Вообще-то в детстве он мечтал о девочке из соседнего подъезда. Это была чудная необыкновенная девочка. Каждое утро бежала она в свою музыкальную школу, и голубиные стаи взрывались у ней на пути, а мальчик кидался к окну, заслышав аплодисменты всплеснувших крыл и мелодичный стук ее четырех каблучков. Девочка носила короткие юбочки, и четыре ее полненькие стройные ножки, видные до изгибов, где превращались они уже в розовые округлости, туго перетянутые наискосок резинками беленьких трусиков, были головокружительны.

И мальчик облизывал пересохшие внезапно губы, и серая мутная волна поднималась из глубин, сильно ударяла в виски, и сердца его начинали биться вразнобой, а глаза его никогда не встречались, тяжело дышащие головы уворачивались друг от друга, трусливые ускользали глаза. И об этом мальчик не рассказывал родителям никогда.

У девочки была кудрявая головенка и разинутые на мир голубые близорукие глаза. Майка на груди уже чуть топорщилась, а из-под майки торчали сразу две попки, и обе двигались, пошевеливая толстенькими ножками, и увидевшие это мужчины останавливались, и нижние челюсти их падали на грудь. Потом они начинали по-собачьи делать глотательные движения и, тронувшись с места, долго еще натыкались на телефонные будки, фонарные столбы и автомобили. Мальчишки шли за ней следом, но даже не свистели, потому что рот не складывался в нужную фигуру. Так они и шли следом, засунув во рты пальцы с грязными ногтями, и по пальцам этим текла слюна. Это была такая девочка-чудо. То, что нельзя было даже представить, а она шла наяву, щелкая каблучками.

Она была просто создана для мальчика, потому что если он представлял из себя идеальный мужской треугольник, с двойным размахом плеч, то девочка была идеальным треугольником женским, с роскошным основанием. Увы! В этой тройственности их верха и низа крылось не решение, а нечто неразрешимое. И не было никого на свете, кто смог бы подсказать, что следует делать. Папа? Никогда! Папа мальчика ненавидел девочку, он называл ее монстром, поскольку она не просто демонстрировала миру возможность преобладания низменного телесного начала над началом духовным — она полностью разрушала все его идеи коллективного выращивания, являя категорическое им несоответствие. Мама? Нет, мама считала, что мальчик принадлежит ей одной. Может быть, сама девочка? Может быть. Ах, если бы мальчик однажды выбежал на улицу и встретился ей на пути! Приблизился, чтоб подслеповатая девочка его разглядела. Но он был слишком послушным мальчиком, он не выбежал. И девочка незаметно однажды исчезла из поля его зрения навсегда.