Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг. - Сергей Владимирович Волков Страница 62

начали наступать по всем направлениям, и им удалось сделать прорыв со стороны Армянского переулка и занять колокольню англиканской церкви, на которой, поставив пулемет, они начали владеть близлежащей местностью, что также сильно угрожало не только Художественному электротеатру, но и самому Александровскому училищу. Надо было во что бы то ни стало ликвидировать этот прорыв. В резерве был всего 21 человек, только что смещенных после трехдневной непрерывной боевой работы. Училище, как всегда, отказало, несмотря на критический момент. И вот вызывается прапорщик л.–гв. Литовского полка Пеленкин[64], который во главе этого «последнего резерва», потеряв половину своего состава, стремительной и неожиданной для большевиков атакой захватывает колокольню и находившиеся на ней 4 пулемета.

Весь этот день был очень тяжелым на всех уязвимых местах.

В 6 часов вечера разведчики донесли, что в 5 верстах от Москвы высадился прибывший из Брянска 7-й ударный батальон под командой поручика Зотова, который прибыл в распоряжение командующего войсками. Неимение у меня резервов и серьезность положения вынудили меня «реквизировать у начальства» этот батальон, для чего через неприятельское расположение был послан тот же прапорщик Пеленкин с патрулем в 5 человек, которому было приказано без «шума» ликвидировать охрану Дорогомиловского моста и провести хотя бы с боем 7-й ударный батальон в мое распоряжение, что и было выполнено образцово без потерь с нашей стороны. После 10-минутных переговоров с поручиком Зотовым и некоторого внушения этот «революционный батальон» вошел под мою команду, приняв старый устав. Таким образом, мы получили сразу серьезный резерв в 150 штыков с пулеметами.

На следующий день вечером можно было наблюдать «братание» ударников с московскими студентами, которые после боевой работы во время кратковременного отдыха вечером в фойе дружно распевали «Как ныне сбирается вещий Олег», причем была заменена 2-я строфа припева: «Так за совет собачьих депутатов мы грянем громкое апчхи».

Итак, борьба продолжалась и принимала все более ожесточенный характер. Большевики, видя крайнее упорство с нашей стороны и явное несочувствие подавляющего числа жителей Москвы, решили вступить в переговоры с полковником Рябцевым о заключении «перемирия», которое и было им назначено 30 октября, о чем я и получил приказание из штаба округа о приостановке военных действий.

По полученным агентурным сведениям из некоторых источников, большевики намеревались использовать перемирие с целью нанесения нам предательского удара, что мною и было учтено.

С утра я объездил на автомобиле все наши позиции и посты, предупредив бойцов, чтобы они без моего приказания никаких иных распоряжений не принимали и в случае давления со стороны неприятеля оказывали ему самое упорное сопротивление. Особенно было обращено внимание на приведение в оборонительное положение дома Коробкова в самом начале Тверского бульвара, так как, по сведениям, большевики, пользуясь перемирием, должны были обрушиться на нас главными силами со стороны угла бульвара, с тем чтобы захватить Никитские Ворота, с захватом которых на плечах ворваться через Никитский бульвар на Арбатскую площадь и таким маневром ликвидировать борьбу. Как предполагалось, так и вышло. Как раз в этом месте и разгорелся сильный бой, окончившийся благодаря героическим усилиям в нашу пользу, причем большой дом Коробкова сгорел до основания, равно как и приспособленная к обороне аптека между Тверским и Никитским бульварами.

Перемирие, так неудачно кончившееся для большевиков, заставило их искать другие пути, и они спустя 2 дня предложили Рябцеву «почетный» мир, для чего было созвано совещание, состоящее как из их представителей, так и со стороны полковника Рябцева; мне передавали, что на этом совещании были: городской голова, председатель Комитета общественной безопасности, председатель объединенных домовых комитетов и др. лица. На этом совещании большевики якобы признали себя побежденными и просили приостановить военные действия.

1 ноября меня попросили прийти в здание училища. Оно было буквально забито бойцами, столь необходимыми нам и в которых нам все время отказывали.

В большом сборном зале происходил митинг; какой-то генерал призывал всех прекратить напрасную борьбу, так как по имеющимся у него сведениям, большевики захватили в Петрограде власть в свои руки. Этот генерал буквально был стащен со стула и, кажется, избит. За генералом влез на стул революционный министр Прокопович, который, ударяя себя в грудь, с большим пафосом начал также с призыва прекращения борьбы, ввиду признания большевиками себя побежденными, что дальнейшая борба приведет к напрасному пролитию крови учащейся молодежи, к разрушению памятников старины и пр. Не успел Прокопович закончить своей речи, как у верхнего окна (зал двусветный) разорвалась большевистская шрапнель – эффект получился замечательный. Прокопович говорил о заключенном мире, а большевики продолжают стрельбу, да еще из орудий!

Видя царящее здесь безобразие и митинговое настроение, я поспешил к своему отряду, по дороге меня многие упрашивали взять всю власть в свои руки и продолжать борьбу, выведя всех за город и вести на Дон, откуда имелись сведения, что Донской атаман дает нам поддержку по освобождению России от красной нечисти.

Вести на Дон походным порядком в морозное время без транспорта на такое большое расстояние – это было обрекать людей на гибель, и надо было решить: или продолжать борьбу здесь, или же поодиночке пробираться на Дон, ближайшие часы покажут, что надо будет делать, если обнаружится предательство.

По выходе из училища решено было пока что продолжать борьбу. Проверив отряд, я нашел полное воодушевление и решимость бороться до конца. Было всем отдано распоряжение непреложно слушаться только моих приказаний и встречать большевиков огнем.

Поздно в здание электротеатра явился комендант города полковник Мороз, который от имени Рябцева передал приказание о немедленном прекращении военных действий. После моего возражения о провокации «перемирия» 30-го числа и о возможной провокации заключения мира полковник Мороз удалился, резко заявив, что неподчинение полковнику Рябцеву будет иметь очень тяжелые последствия; после визита Мороза пришлось опять отдать категорическое приказание не поддаваться провокации и не оставлять своих постов.

В 3 часа ночи ко МНЕ пришел Генштаба полковник Ульянин[65], последний начальник штаба (очень милый и сердечный человек), который заявил, что на основании постановления вчерашнего совещания, на котором большевики признали себя побежденными в Москве и заключили мир, и что они уже сделали распоряжение своим бандам прекратить всякое вооруженное вмешательство, и таким образом, нам надо прекратить борьбу. На мое возражение и опасение возможности предательства полковник Ульянин ничего не ответил и, только крепко пожав мне руку, удалился.

В 5 часов утра я получил письменное приказание отойти со всеми своими отрядами в училище. (После непринятого мною перемирия 30-го числа мне, помимо моего отряда, была подчинена Школа прапорщиков, войска же, находившиеся в здании Александровского