Рустам Мамин - Память сердца Страница 62

Водитель потянул девушку за рукав к люку. Она тоже, неловко удерживая на голове кокошник, сунулась в ларь…

– Милиция будет раздавать, – не разжимая губ, шепнул мне Ножкин. – Только кто из них? К кому встать?

– Разделиться надо, – предложил я. – А там, если что, перейдем друг к другу…

Оторвавшись от Мишиного лица, снова поднимаю голову и вижу… Девица еще раз заглянула в ларь и – буквально отпрянула! Вместо ожидаемых сувенирных платков увидела там что-то дикое, непонятное, что возмутило ее до крайности. Я вижу ее лунообразное лицо! А на лице испуг, и ужас, и разочарование с потрясением – ну, не передать словами! Всё вместе! Букетом! Ну вот представьте себе, будто она вдруг увидела чью-то нахальную голую задницу! А может, даже и разукрашенную…

– Стоп! – взвывает режиссер. – В чем дело, почему перестали работать?! И зачем вы все время смотрите на камеру?! Из-за вас у нас брак!

Оба посланца молчат. Девица шмыгает красным носом. Плачет, утирая глаза пышным рукавом. Водитель сверху кричит:

– Милиционера старшего можно сюда?..

– Не режиссируйте! Что за дела?! – теряет терпение режиссер. – Выключить свет!

Мы снова оказываемся в кромешной тьме.

– Мы не милицию приехали снимать, а посланцев ивановских текстильщиц! – в темноте голос режиссера звучит визгливее и отчаяннее. – Скоро режиссерами будут командовать текстильщики!..

Голос водителя сверху:

– Милиция нужна! Тут ЧП!..

Кто-то, видимо, самый сообразительный, включил киношный свет.

…Милицейское начальство уже продвигается к лестнице. Люди молча, с застывшими от напряжения лицами, жмутся друг к другу, уступая милиции дорогу. Думают, там, в ларе, видимо, такие подарки!.. Та-а-кие!.. Мир не видал!

Милиционеры, что стоят внизу, переглядываются, не зная, что предпринять. Начальство уже наверху… Людей у пресловутого Детского городка набилось больше тысячи, а тишина кругом, как в пустом зрительном зале. Молчание подавленное, выжидательное – на едином выдохе. Будто все речистые чтецы, горластые певцы, музыканты и танцоры враз онемели. Исчезли! Будто всё, как электричество, ушло в землю.

Вдруг где-то далеко чья-то собака залаяла, явно породистая, потому что разрядила тишину не жидким дробным повизгиванием, а заявила миру о себе уверенным трубным лаем. И напряжение вдруг спало. Люди зашевелились. Стали слышны голоса:

– Пломба была нетронута. Василиса видела, – там, наверху, водитель рассказывает подполковнику.

– Что там происходит? – нервничает режиссер, поняв, что перестал быть центром всеобщего внимания. – Товарищи, мы работаем или нет? – обращается он к вышестоящему начальству.

Подполковник, перегнувшись через перила, громко сообщает:

– Товарищи! Ларь пуст! Кроме пустых старых картонных коробок и стружки, ничего нет! Надо ли все это снимать?..

Тут разразился такой хохот, грохот, что, казалось, загудел, зашумел, закачался весь парк. У людей, измученных ожиданием, наступила разрядка. Участники фестиваля, претенденты на сувениры хлопали друг друга по плечам, по спинам, вскрикивали, всхлипывали, утирали слезы – и хохотали… Хохотали без удержу!

– Как пуст? Почему пуст?! – мольбой вопиющего в пустыне прорвался голос режиссера. Милиционеры, обретя инициативу, принялись уговаривать публику:

– Товарищи, спектакль окончен. Продолжения не будет. Расходитесь! Идите по домам…

Близкую к обмороку посланницу текстильщиц, как единственный оставшийся сувенир, милиционеры с трудом передают вниз…

– Товарищи! Произошла ошибочка, – пытается угомонить бушующую публику подполковник милиции. – Ларь пуст. Надлежит разбираться…

Сквозь сплошной гогот прорвался задорный свист, а за ним мальчишеский голос:

– Ура!.. Наша взяла!..

– Прошу не безобразить. Идите по домам или на танцплощадки, пока оркестранты не разошлись…

Подполковник, не теряя самообладания, спускается по ступеням, подходит к начавшей расходиться толпе:

– Спокойно, товарищи. Праздник не отменяется. Будем разбираться. Не исключено – забыли погрузить. Может, второй ларь прибудет!..

– Ну да!.. Держи карман ширше! Первый не прибыл, дадут тебе второй!..

– А может, сразу и второй, и третий?.. Организаторы, мать вашу!..

– Ура ивановским текстильщикам!..

Несколько насмешливых голосов подхватили: «Ура-а-а!..»

ВДНХ

Последнее или, может, предпоследнее фестивальное гуляние было на ВДНХ. Помню, начали в девятнадцать часов. До двадцати одного часа планировались концерты, аттракционы, различные конкурсы на всех эстрадных площадках. А после выступлений – прощальный ужин. Все художественные коллективы без исключения были прикреплены к определенным кафе, ближайшим к их эстрадной площадке. О прощальном торжественном ужине кричали с каждого столба красочные объявления: «Всех артистов, участников концертных программ, приглашаем на ужин по случаю закрытия фестиваля. Читайте пригласительные билеты». Нам повезло: наша эстрада была у ворот со стороны киностудии имени Горького – рукой подать до кафе. Ребята уже сходили и удостоверились.

День весело катился к ужину. На душе было приятно и покойно: наконец-то вспомнили и о нас. Конец сухомятке!.. Вообще-то фестивальные дни, заполненные бешеным ритмом и эмоциональным напряжением все-таки были очень интересны. Об усталости никто и не думал, хотя однообразие и поднадоело: по нескольку раз в день на разных площадках – то там, то тут – каждый из нас прокатывал свою концертную программу. Понятно, что это надо! Что зрителям это приносит радость! Но, в конце-то концов, мы все же не попугаи!.. А теперь все кончено! Можно перевести дух…

В ожидании торжественного пиршества мы сидели на широкой лавочке и обсуждали фильм «Метелица», в котором снялась почти вся наша группа. Отбирая актеров по всем коллективам Москвы, режиссер Центрального детского театра Владимир Горелов как-то приехал и к нам во Дворец культуры. Просмотрел все, что мы можем делать, на что способны, и пригласил к участию в фильме многих: Миша Ножкин играл белого офицера, его друг, маленький еврейчик, не помню уже фамилии, играл Левинсона, я – комиссара Бакланова, Пивоваров – Метелицу. Всем остальным достались роли красноармейцев и солдат белой армии. Ребятам было абсолютно все равно кого играть, главное – сниматься в кино! Это был первый телевизионный фильм, снятый на Шаболовке в начале пятидесятых годов.

В Сокольниках, на базе конноспортивной школы, мы самозабвенно и азартно осваивали верховую езду. Соревнуясь между собой, мы, молодые ребята, очень скоро научились лихо скакать, виртуозно вольтижировать, лихо размахивать на скаку не бутафорскими саблями. Там же, в Сокольниках, снимались наши бои, где красные без страха рубились и побеждали белых. А белые, по-моему, не имея поставленной режиссером задачи, мало что понимали: «сдавались, погибали и умирали».