Сандрин Филлипетти - Стендаль Страница 62

3 августа 1838 года Анри сумел вернуть себе благосклонность Джулии Риньери — перед ее возвращением в Италию…

15 августа «Ревю де дё монд» напечатал его «Герцогиню де Паллиано» — за подписью Ф. де Лаженеве. Анри Бейль вновь почувствовал вдохновение. Прочтя итальянский рассказ «Происхождение и величие семейства Фарнезе», он пометил на полях книги 16 августа: «Сделать из этого наброска маленький роман». Так возник замысел «Пармской обители» — теперь ему оставалось только созреть.

Вместе с писателем в Анри Бейле ожил и критик: он высказывает замечания по поводу «Сен-Марса» Альфреда де Виньи: «Г-н де В[иньи] тяжел не только в языке — он тяжел в обрисовке характера»; записывает свои мысли по поводу Корнеля (они были вызваны комментариями Вольтера на произведения этого драматурга): «Я всегда скорее чувствовал, чем понимал, что нужно писать как Корнель, а не как Расин. У Корнеля настоящий французский стиль, другим остается только его воспроизводить». В результате всех этих литературных размышлений он создал свою «Аббатису де Кастро».

Однажды ему довелось присутствовать на обеденной церемонии академиков: «Великий Боже! Какая сухость, какой педантизм, какое самообожание, какая фальшь! Моя душа удручена и высушена. Боже! Что за люди! Бьет полдень, но я еще работаю — чтобы немного прочистить голову. Боже! Что за люди! Я думаю, что три четверти членов Французской академии таковы. Боже, какие болваны!» Он ощущает потребность развеяться. Будучи убежден, что «жизнь не такая уж важная штука, особенно когда она близится к концу», Анри вновь пустился в дорогу и с 12 октября по 2 ноября посетил Нант, Онфлёр и Руан.

Сразу по возвращении, с 4 ноября по 26 декабря 1838 года, то есть всего за 52 дня, он пишет «Парм-скую обитель» — второй свой шедевр: «Я импровизировал прямо на ходу; я не знал, диктуя одну главу, что произойдет в следующей». Александр Фарнезе стал у него Фабрицио дель Донго; книга начинается с описания битвы при Ватерлоо. «Пармская обитель» получилась настолько же светлой, насколько мрачным было «Красное и черное». Этот роман совмещает в себе занимательное действие, картины нравов и хронику жизни современной Италии; в нем перемешаны вымысел и автобиографические моменты. 19 января 1839 года Анри Бейль подписал контракт на публикацию этого романа с книгоиздателем Амбруазом Дюпоном.

6 апреля 1839 года «Журналь де ла либрери» сообщил о выходе романа из печати. Собрат по перу Оноре де Бальзак, хотя и упрекнул Бейля за некоторые длинноты, отозвался о романе одобрительно: «„Обитель“ — большая и красивая книга. Я говорю это Вам без лести и без зависти, так как сам не способен на такое, но можно ведь вполне искренне хвалить то, что не является твоим собственным ремеслом. Я пишу лишь фрески, а Вы создали итальянские статуи. Имеется явный прогресс в том, чем мы Вам обязаны. Вы помните, что я Вам говорил по поводу „Красного и черного“. Так вот, здесь все ново и оригинально! Моя похвала — безоговорочная и искренняя. Мне тем более приятно писать Вам все это, что многие другие, имеющие у нас репутацию интеллектуалов, пришли в состояние полной литературной дряхлости».

Астольф де Кюстин также остался его горячим поклонником: «Никто из писателей не смог так привязать меня к себе — при этом опровергая многие из моих убеждений! Но любовь к правде — самая мощная из всех религий; именно она и связывает меня с Вами».

В продолжение этого творческого порыва Анри Бейль создает «Suora Scolastica», «Излишек милости убивает», задумывает «Ламьеля», пишет новеллы «Кавалер де Сен-Измьер» и «Федер».

12 мая 1839 года после отставки графа де Моле главенство в Совете и портфель министра иностранных дел взял на себя маршал Суль. Отсрочка для консула Чивитавеккьи закончилась: его попросили вернуться на свой пост.

24 июня писатель Стендаль, вновь ставший консулом Бейлем, покинул Париж и только 10 августа прибыл в Чивитавеккью: семь недель он не торопясь добирался туда хитроумными окольными путями.

Отныне облачаться в консульский мундир ему стало еще тяжелее, чем прежде.

Последние годы в Италии

Перед своим отъездом из Парижа Бейль отправил на адрес консульства четыре ящика книг, но, прибыв на место, узнал неприятную новость: его книги были задержаны, ящики вскрыты, распотрошены и теперь ожидали его в полиции. Когда он после многих протестов получил их обратно, посланец церкви счел нужным сделать ему предупреждение, о чем и сообщил потом в письме кардиналу: «…Учитывая, что там есть книги, находящиеся под святейшим запретом, он должен, в согласии со своей совестью, оставить их только для своего личного пользования, и именно он ответствен за то, чтобы уменьшить их вредное воздействие, так как они продолжают принадлежать ему». Ватикан, как оказалось, был встревожен возможностью распространения таких «адских» текстов, как «Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов» Вальтера Скотта, произведения Шекспира и Монтескье, «Дон Кихот», «Опасные связи», «Принцесса Киевская», сюда же попали каталоги картин и музейные справочники; отныне за консулом Бейлем будут следить еще тщательнее. «Теплый» прием со стороны епископата и открытая война, которую ведет против него Лизимак Тавернье, обеспечили ему — он это чувствует — долгий путь на голгофу. Работа над «Ламьелем» и побеги из Чивитавеккьи станут для него единственной отдушиной.

Несколько дней, с 11 по 20 октября, Анри Бейль провел в Риме, где вновь обрел дружескую благожелательность Чини и встретил Абрахама Константена — с ним он снял квартиру на виа деи Кондотти. Вскоре страсть к перемене мест вновь овладела им. С 21 октября по 9 ноября любитель путешествий уже гуляет по Неаполю вместе с Проспером Мериме — впрочем, ужасное тщеславие приятеля омрачило ему это удовольствие. С 5 по 31 декабря он опять совершает прогулки по Риму. В самом начале января писатель Стендаль, оживший в консуле Бейле, надиктовал сразу 310 страниц «Ламьеля».

Год 1840-й преподнес ему в подарок и последние любовные треволнения — он ухаживает за той, которую везде называет «Эрлина». Влюбленный еще не имел с ней откровенного разговора, и потому у нее нет пока оснований сказать «нет». Анри переживает это свое последнее увлечение с той же страстью, какую испытывал к Александрине Дарю: «Как настоящее чувство любви сразу порождает рафаэлическую страсть (но „рафаэлическая“ — это горячее, чем Рафаэль) во всем теле!» Он подстерегает в Эрлине доказательства ее любви, анализирует ее молчание и объясняет его как попытку бороться с зарождающейся любовью — в общем, дает волю своему воображению, так как его мысли заняты только ею и продолжать писать он уже не в состоянии.