Андрей Шляхов - Главные пары нашей эпохи. Любовь на грани фола Страница 63

И понеслось… Пришлось доказывать, что пригласили не зря…»

На выпускном курсе ГИТИСа Абдулов «показался» Марку Захарову и вскоре получил роль лейтенанта Плужникова в спектакле по повести Бориса Васильева «В списках не значился». Партнершей Александра по спектаклю стала актриса Елена Шанина. «Наверное, не так трудно представить себе огромное волнение, — написал много позже Абдулов, — сумятицу надежд и страхов, владеющих зеленым неопытным студентом, который выходит рядом с известными мастерами на сцену одного из интереснейших театров Москвы. Но дело не только в этом. Лейтенант Плужников — мой сверстник, выдержавший тяжелейшие немыслимые испытания и отдавший жизнь за наш нынешний день. Я не могу сказать об этой роли — памятна или бесконечно дорога. Это как сама моя жизнь. Каждый раз, встречаясь с Колей Плужниковым, я поверяю ему, а затем и зрителям, собственные мысли, надежды, стремления.

Прекрасно, когда актерская судьба в театре начинается с главной роли, но когда это такая роль — еще и очень ответственно. И я бесконечно благодарен театру, благодарен ведущим его мастерам, которые очень помогли мне в работе над ролью Плужникова, у них я учусь и с ними выхожу на сцену…»

Спектакль вышел в 1975 году, к тридцатилетию победы, и был хорошо принят зрителями. Сразу по окончании ГИТИСа Абдулова взяли в труппу московского Театра имени Ленинского комсомола, с которым он был связан до конца своей жизни. За роль Плужникова Абдулов получил премию «Театральная весна».

Удачно начавшаяся театральная карьера продолжалась не менее удачно. Высокий красавец Абдулов притягивал к себе зрительские взоры, завоевывая симпатии с ходу, с первого взгляда. Он жадно впитывал знания, актерство было у него, что называется, в крови, и обещал в скором будущем стать если не звездой, то, во всяком случае, профессионалом.

Карьеру начинающего актера чуть было не погубила его собственная беспечность. Как вспоминал сам Захаров, искренне симпатизировавший Александру:

«Абдулов трудно приживался в театре, у него не все хорошо было с дисциплиной. Он был очень веселый и обаятельный и как-то весело всех обманывал, в том числе и меня. Однажды Саша не пришел на важную репетицию, это было очень страшное опоздание. Тот случай, когда нужно выгонять сразу, а я как раз в это время от многих людей отказывался, убирал из театра, потому что театр мне достался в очень тяжелом состоянии. Так вот, он пришел и сказал, глядя прямо на меня, и у него при этом текли слезы из глаз: „Я сидел всю ночь у постели больной любимой девушки“. Ну, я сделал над собой усилие, чтобы тоже не заплакать, мы обнялись. Потом дня через три-четыре он пришел опять со страшным опозданием в „Капитанской дочке“ — там повторение есть замечательное… может, он тоже Пушкина читал… — сказал мне дрожащим голосом: „Сидел у постели больной любимой девушки“. Тут я ему не поверил и очень разозлился… Разозлился, но сделал над собой усилие. Я понимал, что должен ему помочь. Помочь выбраться из этого вихря идей, плохой дисциплины и разных дуновений, которые его посещали в это время».

Вскоре Абдулов образумился и стал очень надежным человеком, просто образцово дисциплинированным актером. Марку Анатольевичу, разумеется, было приятно и как руководителю, и как человеку, что он не ошибся в Абдулове. Ему захотелось снять Александра в одном из своих телевизионных фильмов. Так Абдулов получил роль инженера Щукина в «Двенадцати стульях».

«Внутри меня была масса провинциальных комплексов, — признавался Абдулов, — ненависть к москвичам, к „золотой молодежи“. Я считал себя абсолютно гениальным и совершенно незаслуженно обойденным вниманием кинематографистов. Но… стиснув зубы, как последний пацан, бегал на „Мосфильм“, снимался в массовках, в атаки ходил… У Митты в картине снялся. „Москва — любовь моя“. Мне казалось, роль замечательная, предел мечтаний — мимо меня Курихара проходила… Потом долговязого мальчика заметили. Предложили эпизод — один, другой…»

Знаковым фильмом Абдулова, фильмом, с которого началось его восхождение к славе, стало «Обыкновенное чудо». Картина Марка Захарова стала второй и, безусловно, лучшей экранизацией пьесы Евгения Шварца.

«Нищие безоружные люди сбрасывают королей с престола из-за любви к ближнему. Из-за любви к Родине солдаты попирают смерть ногами, и та бежит без оглядки.

Мудрецы поднимаются в небо и бросаются в самый ад из-за любви к истине. А что сделал ты из-за любви к девушке?» На главный вопрос «Обыкновенного чуда» у каждого есть свой собственный ответ. Уж не в этом ли секрет неимоверной популярности этой картины?

Интересный, хоть во многом и предсказуемый сюжет сказки Шварца обернулся в постановке Захарова блестящей феерией красок и чувств. Находились критики, упрекавшие Захарова в «грубой» работе, в тяготении к фарсу, к балаганному скоморошеству, но так поступали лишь те, кто был не в силах разглядеть глубинный, потаенный смысл, который Марк Анатольевич вкладывает в каждую из своих работ, будь то кино или театр.

Благодаря своей броской яркой внешности Абдулов утвердился в роли романтического героя, или героя-любовника. Случались и исключения. Однажды во времена социализма, когда над театром «Ленком» сгустились тучи и чуть было не встал вопрос о его закрытии по идеологическим соображениям, Марк Захаров, желая спасти свое детище, взялся ставить «Оптимистическую трагедию», пьесу насквозь коммунистическую, «идеологически верную». Конечно же — с кое-какими изменениями.

Спектакль, вначале воспринимавшийся только как тяжкая повинность, неожиданно понравился и режиссеру, и актерам, и зрителям. «…применительно к Абдулову это был этапный спектакль, он играл Сиплого, — вспоминал Марк Анатольевич. — В Саше проснулся какой-то зверь, проснулось какое-то другое, трагическое, магнетическое, энергетическое начало. И я подозреваю, и это мое убеждение антинаучное, что хороший артист владеет еще и гипнозом, может — слабыми какими-то долями, может, безопасным для зрителя, но гипноз точно существует. Саша — он гипнотизировал, как злодей. Ну что ж, многие злодеи достигают успеха у толпы…»

Уже после окончания ГИТИСа у Абдулова случился роман с гражданкой США, работавшей в Москве. Их отношения могли бы зайти довольно далеко, если бы однажды Абдулова не вызвали на Лубянку, в Комитет государственной безопасности и не объяснили, что его подруга — американская шпионка.

Абдулову предложили сотрудничество, от которого он отказался, но с вот с любимой женщиной его все же вынудили расстаться. Вот что рассказывал Абдулов о своих отношениях с КГБ: «В КГБ меня вызывали много раз. Два раза даже пытались вербовать. После чего я сказал: „Ребята, я по-вашему не понимаю, поэтому разговора не будет“. Когда первый раз на Кубу поехал, то ко мне, оказывается, специального человека приставили. Потом несколько раз меня вызывали накануне поездки в Париж с „Юноной“, с которой перед этим меня не взяли на гастроли в Португалию и еще в какую-то страну. В Париже я в первый день лихо пошутил, хотя позже понял, что эта шутка могла кончиться для меня серьезными неприятностями. С нами поехали человек шесть „искусствоведов в штатском“. И вот я вышел из гостиницы, увидел, что они стоят спиной ко мне, и на полном серьезе спросил: „Вы не подскажете, как будет по-французски: „Я прошу политического убежища“?“ И здоровый такой мужик, Сан Саныч, замечательный, как потом выяснилось, человек, повернулся и сквозь зубы сказал: „Я тебе дома переведу“».